— Он оставил записку, — сказал Оливье, сунув руку в карман поношенного плаща. — Вот. Посмотри, может хоть ты что-нибудь поймешь.
Он протянув брату клочок бумаги, оторванный от листа школьной тетрадки.
«Дядя Гедеон приезжает сегодня утром на Аустерлицкий вокзал. Приходи как можно быстрей, и там ты нас встретишь. Целую. Биб». Не сказав ни слова, Андрэ Лекёр передал записку инспектору, который начал вертеть ее так и сяк в своих толстых пальцах.
— А почему — Биб?
— Это его прозвище. Детское имя. Я никогда не называю его так при чужих. От слова «biberon»[1]… Когда я давал ему соску…
Оливье говорил монотонно.
— А кто это дядя Гедеон?
— Такого человека не существует.
Понимал ли он, что разговаривает с главой отдела особо тяжких преступлений, который занят расследованием убийства?
На помощь ему пришел брат:
— По правде сказать, дядя Гедеон у нас был, но он умер несколько лет назад. Один из братьев матери, эмигрировавший в Америку еще в молодости.
Оливье посмотрел на брата, словно хотел спросить его, стоит ли вдаваться во все эти частности.
— У нас в семье выработалась привычка вспоминать, в шутку конечно, о нашем богатом американском дядюшке и о той куче денег, которую он нам оставит в один прекрасный день.
— Он умер?
— Когда Франсуа было четыре года.
— Ей-богу, Андрэ… Стоит ли…
— Погоди. Инспектор хочет знать все… Брат продолжил эту семейную традицию, рассказывал сыну о нашем дяде Гедеоне, который в конце концов вырос в прямо-таки легендарную фигуру. Он служил превосходной темой для сказок на сон грядущий, и бог знает каких только приключений с ним не происходило. Само собой, он был сказочно богат, и когда однажды он вернется во Францию…
— Понятно… Он умер там, в Америке?
— В одной из больниц Кливленда. Тогда-то мы и узнали, что он служил гардеробщиком в ресторане. Было бы слишком жестоко рассказать мальчику об этом, так что легенда продолжала жить.
— Он верил?
На этот раз ответил Оливье:
— Мой брат полагал, что нет, что малыш раскусил правду, но просто не хотел портить игру. Я же всегда считал, что сын верил, и сейчас так считаю. Его товарищи по школе, например, давным-давно уже перестали верить в Деда Мороза, а для него старик с бородой все еще был живым.
Этот разговор о сыне оживил Оливье, превратил его совсем в другого человека.
— Но вот что касается записки, которую он оставил, я ничего не могу взять в толк. Я спросил консьержку, не приходила ли телеграмма. Я подумал сначала, что Андрэ решил пошутить, разыграть нас, но потом решил, что нет, здесь что-то другое. Какая же это шутка — заставить ребенка по морозу ни свет ни заря мчаться на вокзал. Само собой, я полетел на Аустерлицкий вокзал. Там я сначала обежал все закоулки, потом стал просто прохаживаться — все ждал, когда же он появится… Андрэ, ты уверен, что с ним…