«Если на Западе отсутствуют какие бы то ни было письменные свидетельства о сексуальной жизни в Китае, так это в большой степени оттого, что наблюдатели, принимая во внимание все эти строгие ограничения, с трудом могли собрать на месте надлежащие данные. Я не нашел ни одной западной публикации на эту тему, которая представляла бы серьезный интерес, что же касается всякого барахла, в нем недостатка нет».
Наконец, он замечает, и это, безусловно, представляет для нас большой интерес, что до тринадцатого века в этой теме — разделение полов — не было ничего запретного, и о сексуальных отношениях писали и говорили совершенно свободно.
Марко Поло, который говорил по-турецки и по-монгольски, но не по-китайски, наблюдал все эти проблемы «извне». Но и он слышал о куртизанках из города Кинсай (сегодня Ханчжоу, бывшая столица Китая во времена династии Южный Сун, знаменитые сады, Пагода шести Гармоний, построенная в 970 году):
«Эти дамы в высшей степени сведущи и превосходны в искусстве обольщения и ласк, они знают слова, которые находят отклик у мужчины, кто бы он ни был; так что иностранцы, однажды испытавшие с ними оргазм, уже больше не владеют собой и до такой степени покорены их нежностью и очарованием, что, возвратившись к себе, они говорят, что были в „Кинсае“, то есть в небесном городе, и с нетерпением ждут момента, когда доведется им вновь туда вернуться».
Разумеется, Клара не больше разбирается в творениях Майстера Экхарта, чем Дора в древнем Китае. Но так же верно и то, что их тела знают и умеют гораздо больше, чем сами они способны выразить словами. Вот в чем суть. Клара играет на рояле, словно совершает некое мистическое действо, Дора, будучи адвокатом международного уровня, подает себя, словно роскошная куртизанка. То, чем в действительности является человеческое тело, не имеет ничего общего с мужчиной или женщиной, которым оно принадлежит. Совпадения крайне редки. Все противоречит друг другу, начиная с самих «нанимателей». Возьмите реалистические романы: они сводятся к поверхностной информации, любой из них этим и довольствуется, пена, приблизительность, шлак, всякого рода ограничения, рамки, сомнения, фрустрация, маленькие слуховые окошки. Это может выглядеть, как сама реальность, тягостная, грубая, глухая реальность, не правда ли. Вот я выписываю, почти наугад, заметки по поводу одного романа конца двадцатого века:
«Разложение это смерть в сопровождении времени, смерть еще живая, это то, как смерть физически касается жизни. В ту двойную партию, которую играют литература и убийство, вмешивается — и вполне вписывается — жестокость, не имеющая больше ничего общего ни с обычным преступлением, ни с высшим совершенством: здесь идет борьба с памятью, той памятью, которую литература размещает на огромном кладбище, где все больше крестов над могилами и все больше каменных стел, посвященных жизни».