Николай вошел в ворота трехэтажного неказистого дома, взобрался по темной лестнице на верхний этаж и дернул ручку старинного, с колокольцем, звонка. За дверью послышались шаги и сразу затихли. Видимо, кто-то прислушивался.
— Это я, — глухо сказал Николай, — Жуков.
Через минуту он уже сидел в теплой комнате, ссутулившись и зажав меж колен сложенные вместе широкие, короткопалые руки. Ему не хотелось ни говорить, ни двигаться. Спокойный, ласковый голос позвал его:
— Попейте чайку, вы озябли.
Вздрогнув, Николай поднял голову. Он только сейчас сообразил, что мокрый, грязный ввалился к людям, которым и самим жилось не сладко. Молодая женщина в простеньком ситцевом платье стояла перед ним, и Николаю стало стыдно, когда он прочел жалость в ее карих глазах. Он поднялся со стула:
— Простите, Елизавета Сергеевна…
— Садитесь, согрейтесь чайком, — сказала женщина.
Ее спокойный, ласковый голос придавал ему силу и бодрость. Еще не согревшимися пальцами он взял стакан и с удовольствием почувствовал его тепло.
— Завтра мне в армию, — сказал он. — А где Фома?
Тень прошла по лицу молодой женщины. Она ответила сдержанно:
— Ему здесь нельзя быть. И я тоже уйду отсюда.
— Понятно.
Николай отпил из стакана.
— По заводам — городовые. Красота как войну начинаем. Снаружи враг лезет, а драться с ним велит тоже враг. Но мы, Елизавета Сергеевна, свою Россию знаем.
Женщина ответила доверчиво, с некоторой даже наивностью:
— Конечно, знаем, Николай Дмитриевич.
Николай разрезал булку и накрыл ее большими кусками колбасы. Его короткопалые широкие руки двигались уже плавно и уверенно. Ему, как всегда, было очень легко с этой молодой женщиной, женой Фомы Клешнева, человека, крепко связанного с железнодорожными мастерскими, в которых работал Николай и откуда сейчас был направлен в армию. Клешнева уважал и отец Николая, хотя был старше его лет на пятнадцать.
Мать Николая умерла, отца увели в тюрьму, но странно — Николай не чувствовал себя одиноким. Он не был одинок здесь, в неказистых домишках рабочего Питера. Дождь, который по-прежнему хлестал в окна, уже не казался ему таким унылым.
Таков был последний вечер Николая Жукова перед уходом его в армию. Наутро он был уже в казармах. Через месяц-полтора после прибытия на фронт Николай ясно понял, что находится между двух огней. Смертью грозили ему и немцы и его непосредственные начальники.
Однажды Николай с товарищами по батарее наблюдал за разрывами немецких снарядов, грохотавших в поле, где погибала посланная на убой пехота. Русские пушки молчали.
— И что это у нас, ребята, снарядов все нет да нет? — не выдержав, удивился вслух молодой наводчик. — У немца вон сколько, а у нас вечно нехватка. Почему?