Она и не собиралась плакать. Она говорила даже с досадой, с необычным для нее раздражением. И Николай снова заметил, что подбородок у нее упрямый. «Вот она какая», — подумал он с удивлением. А она продолжала:
— Вы вот, оказывается, совсем не умеете дружить. Совсем не надо жениться, чтобы дружить. Ну прямо вы все, все испортили…
Она даже рукой махнула и отвернулась.
Тогда Николай подсел к ней и опять безбоязненно взял ее за руку.
— Ну, напутал, — сказал он с такой неожиданной легкостью, что Мариша повернулась к нему и вдруг улыбнулась — печально и весело в одно и то же время. От этой улыбки сердце у Николая дрогнуло. — Ну, прости, — промолвил он, переходя, сам того не замечая, на ты. — Прости. Научила меня. Если опять что напутаю, ты одергивай меня. Прикрикни — я и пойму.
Мариша, продолжая улыбаться, промолвила доверчиво:
— Это же очень серьезно — полюбить, муж и жена. Это так нельзя, как вы налетели. Это очень серьезно. И мы друг друга совсем не так любим, чтобы жениться. Я это очень хорошо знаю. Очень хорошо. У нас с вами совсем не то, совсем не то. Совсем у вас ко мне не то чувство.
XIX
Новый взводный Бориса, службист из учебной команды, ничего кроме военной службы не признавал. Все, о чем он говорил, так или иначе относилось к военной службе. Он, например, длинно рассказывал о том, как шел по улице и встретил генерала от инфантерии. Он не растерялся и шикарно встал во фронт. Генерал поглядел на него и похвалил за хорошую выправку. Взводный ответил: «Рад стараться, ваше высокопревосходительство!». На этом рассказ кончался. Встреча с генералом представлялась взводному необыкновенно значительной сама по себе. Часто он углублялся в тонкости воинского устава и в заключение с пафосом провозглашал:
— Солдат должен ходить женихом, картинкой!
Саперы слушали. Они не могли не слушать.
При новых взводных и отделенных служба стала еще тяжелей. Увольнительные записки выдавались не так легко, как прежде. На учении новое начальство цукало солдат. Чаще прежнего звучала команда:
— На выпаде останься — коли!
Саперы по многу раз проделывали замысловатые построения, часами печатали учебный шаг под непрестанный крик:
— Ногу тверже! Ногу тверже! Бегом!
Борис бежал, задыхающийся, потный, несмотря на мороз; винтовка прыгала у него на плече, хотелось поддержать ее правой рукой, а желанной команды «шагом марш!» все не было.
Ротный и полуротный являлись теперь на учение ежедневно.
Борису, к счастью, ни разу не пришлось быть дневальным в офицерском собрании, где надо было подавать шинели офицерам. Зато он часто бывал дежурным и дневальным у парадного подъезда, у ворот, по уборным. Дневальный стоял только полночи и на следующий день освобождался от утреннего учения, на вечернее же учение должен был являться. Дежурный должен был не спать всю ночь до утра и на следующий день совсем освобождался от учения.