— В штыки!
Что делать тогда?
Этот вопрос вечером обсуждала вся рота.
Взводный долго молчал. Потом ответил угрюмо:
— Поверх голов стрелять будем.
И большинство солдат согласились с ним.
Взводный разъяснил подробнее:
— Прикладом легонько расталкивать да приговаривать: расходитесь, мол, так-то…
Совершенно неожиданно запротестовал огромный, тучный финн из второго взвода:
— Я солдат, — заговорил он — и я буду стрелять.
Обычная флегма слетела с него. От полного спокойствия он перешел к крайней степени возбуждения. Он орал, взгромоздившись на нары:
— Я солдат, и я буду стрелять! Да!
Как будто он напился в воскресенье в родной деревне и буянит, катаясь взад и вперед на санях в обнимку с товарищами.
— Я буду стрелять! — кричал он.
Козловский не улыбался. Щуря левый глаз, он приглядывался к роте и помалкивал.
Семен Грачев принялся за ужин. Он отломил кусок хлеба и молвил:
— Христос сказал ученикам: коль вилок нет, так ешь рукам.
Борис плохо спал эту ночь. Он ворочался с боку на бок, вызывая ожесточенную брань соседей. Он думал о том, как быть, если он будет назначен в дежурный взвод.
Ведь назначение может прийти завтра, послезавтра…
Было уже совсем тихо в казарме, когда огромный финн поднялся со своей койки, тихо, как лунатик, ступая по холодному полу босыми ногами. Борис следил за ним; финн поймал его взгляд, подошел и сказал не громко, но убедительно, прижимая обе руки к тучной груди:
— Я должен стрелять. Я солдат.
XXI
Инженер Лавров не ездил на завод. Он сидел дома: Клара Андреевна не пускала его на улицу. Инженер покорялся жене и только изредка говорил, вздыхая:
— Да, дело дрянь.
Анисья удержалась у Лавровых: она была послушна и смогла вытерпеть столько месяцев ежедневной брани. В последние дни она двигалась по квартире совсем неслышно, на цыпочках; отвечала Кларе Андреевне шепотом, а иногда останавливалась вдруг и стояла недвижно минуту, а то и больше, словно то и дело обращалась в соляной столб. Казалось, что она стала еще ниже ростом и превратилась в настоящую старуху.
Этого не было с ней, когда вдруг появились очереди у лавок, напрасно стывшие на морозе, когда пропали сахар и хлеб, когда исчезла серебряная монета. Тогда она энергично помогала Кларе Андреевне запасаться провизией, и на кухне уже лежало в мешках три пуда пшеничной и ржаной муки, мешочек с крупой, сало, какао, банки с консервами и многое другое, что должно было обеспечить семейство на долгое время. А вот двадцать пятого февраля Анисья вдруг совсем постарела и стихла. В этот день, после обеда, она подошла к Кларе Андреевне, раскрыла рот, словно желая сказать что-то, и ничего не сказала. Постояла перед Кларой Андреевной и пошла на кухню. Клара Андреевна поглядела на мужа так, будто он был во всем виноват.