Выходя из галереи, мы неожиданно встретили Юрка Дзяйло.
— Уж не на выставку ли? — удивился я.
— На какую еще выставку? — приняв мои слова за насмешку, обиженно спросил Юрко.
— Здесь вернисаж Кричевского, — сказала Джемма.
— Не знаю такого, — смешался Юрко; вряд ли он знал и значение самого слова «вернисаж»,
— У тебя тут дела? — спросил я.
— Да вот приехал узнать, как устроиться в богословскую студию.
— Смотри, еще станешь архиепископом, а то и самим владыкой, — усмехнулся я.
— Владыкой, может, я не буду, грехов слишком много, а священником желаю стать. Хочу посвятить остаток своей жизни богу и святой церкви.
Обратно мы летели вместе. Джемма села в кресле у выхода, где она могла курить, не докучая табачным дымом нам с Юрком. Мы сидели в креслах рядом.
— Учителем тебя так и не взяли? — спросил у меня Юрко.
— Нет.
— Значит, не поддался на их уговоры.
— Не поддался.
— Ну и правильно сделал.
Стюардесса принесла нам кофе и пакетики с орехами. Юрко грыз орехи, запивал их кофе и задумчиво говорил:
— Меня ведь тоже уговаривали и наши, и еще кое-кто… Наши говорили, мол, с американцами ссориться не стоит, они единственная сила, способная освободить Украину от коммунистов. Освободят и отдадут ее нам, националистам. А моя задача — хорошо поработать на Украине, собирать военную и экономическую информацию, в которой нуждался наш провод. Меня должны были обучить тайнописи, шифрам, связываться по радио с радиостанциями, которые ведут передачи на украинском языке…
В последние дни марта мы провожали Джемму на Украину. Все что-то ей заказывали: Дя-нян — деревянные ложки и шкатулку, Калина — духи «Красная Москва» и ноты современных советских композиторов, Джулия сунула бумажку с записями семян каких-то цветов, а я попросил зайти на рынок и купить белых грибов — они так пахнут нашими волынскими лесами, а в Канаде белые грибы не растут.
Мы стояли на ветру, по-мартовски сырому и холодному, до тех пор, пока лайнер не взлетел, сделал над аэродромом крутой разворот и лег курсом на Монреаль. Все были оживлены, только мне было грустно, словно я предчувствовал что-то плохое…
Из всех моих детей Вапнярский любил только Джемму; любил он ее за талант и, конечно же, прежде всего, за то, что она хорошо знала украинский язык, тянулась ко всему украинскому и высоко чтила украинскую культуру.
— Такие, как твоя Джемма, — это надежда нашей нации, — говорил он и тут же непременно добавлял: — Эх, ей бы еще нашу идеологическую позицию! Тут уж твоя промашка. Воспитывал других, а своих не воспитал.
— Не один я такой; каждый второй из тех, с кем моим детям приходилось иметь дело, — воспитатели не хуже меня. А МУНО