Павел хотел нагрубить в ответ. Но не решился. Вдруг этот самый громила Анисимов стоит там, за спиной старика, и ждет. Ждет только повода напасть на Павла и избить его дубинкой.
Старик-надзиратель, словно угадав мысли Клюфта, миролюбиво добавил:
– Ладно, ладно, не бойся. Не бойся. Анисимов сменился. А я не бью арестантов. Не в моих это правилах. Но учти, если будешь дергаться, я «буц-команду» вызову. Они похлеще Анисимова. Так отметелят – мало не покажется! Так что сиди тихо, а что я говорю, делай без задумки и обдумки. Тут тебе думать не полагается, как говорится. На воле думать будешь. На воле, сынок. Если, конечно, ты на ней еще окажешься. А сейчас вставай. Пойдем на оправку. Хватит тебе тут сидеть.
Клюфт медленно поднялся. Все тело ныло. Ноги не хотели слушаться. Каждое движение давалось с трудом. Павел медленно подошел к двери. Старик тяжело вздохнул и покачал головой:
– Эх! Что за время? Как Анисимов вот так поработал? Взял, избил. Небось, в туалет просился?
Надзиратель пристально смотрел на Клюфта. Павел медленно вышел в коридор и, заведя руки за спину, уперся в стену лицом.
– Просился, вижу. Просился. Мой тебе совет, сынок. Ты далее ничего не проси. Ничего. Пойми главный тюремный закон. Пойми. Этот урок я повторяю один раз. А урок таков. В тюрьме есть закон. От него отступишь – все. Можешь пропасть. Пропал, так сказать. А закон такой: не верь, не бойся, не проси! Вот тебе три самых главных условия. Вот они, твои правила. Не отступай от них, сынок. Тогда, может, выживешь.
Тюремщик закрыл за Павлом бокс и, толкнув его легонько в спину, буркнул:
– Пошел. Вперед. Глаза в пол. Руки чтоб я видел.
Клюфт покорно шагал по коридору. Он рассматривал то свои ботинки, то цветной желтый кафель на полу. «Возможно, этот кафель клали еще при царе. Рисунок был больно замысловатый. Да и цвет. Такой цвет новая власть не решилась, бы, класть под ноги каким-то там арестантам. Врагам народа. Нет, кафель был определенно старорежимный!» – мелькнула нелепая мысль.
Старик-надзиратель шоркал ботинками в двух шагах сзади. Связка ключей в руке позвякивала. Этот звон напоминал звон бубенцов на лошадиной тройке. Павел вспомнил, как когда-то давно в детстве он видел в деревне красивую упряжку с лошадьми. Тройка неслась по заснеженной дороге и звенела… звенела… бубенцами! Пьяный мужик, стоя во весь рост в санях, задорно орал: «Поберегись, залетные!» Тогда этот крик был такой радостный. Звон бубенцов запомнился Павлу надолго. И вот опять. Что-то похожее, но это звенят ключи у тюремщика.
Старик тяжело сопел. Чувствовалось, что он устал. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Кованые перила и сетка между пролетов. Павел со страхом посмотрел вниз. Конвоир подтолкнул его и грубо буркнул: