— Джордж говорит, что по контракту (и он достал из своей замусоленной папки мой контракт) мы должны издать вашу книгу в оставшиеся пять месяцев. Из уважения к нему — я согласен. Но о 200 тысячах экземпляров и речи быть не может, дай Бог, 75 тысяч напечатать.
Я внимательно посмотрел на Джорджа, он глядел безразлично в окно.
— Но в типографии, — продолжал Левин, — большая очередь. Джордж хочет доставить вам приятное — издать вашу первую книгу здесь, я хочу доставить приятное ему, поэтому, чтобы все ускорить, надо дать взятку.
Я сначала подумал, что ослышался. Он быстро говорил.
— Что-что?
— Взятку в типографию. Чтобы ускорить внеплановое печатание вашей книги.
— В чем это выражается?
— Пять тысяч долларов.
Я задумался. Я не был готов издавать за взятки мои книги.
— Так, господа дельцы, — сказал Джордж, третейский судья, — прошу всех на кухню, отведать, что Ната для вас приготовила.
Я поздоровался с женой, вручив ей духи, шоколад, косметику и что-то еще.
Обед был ужасный, вилкой в рот его протолкнуть было нельзя.
— Вот такое говно мы едим, — подвел итог Джордж, съев все.
Левин встал, сказал, что ему на электричку, и в дверях обронил, что «остальные детали» я могу обсудить с Джорджем. И ему оставить деньги.
Издатель и писатель перешли в столовую. Ни к еде, ни к водке я не смог прикоснуться.
— Какой деловой парень! Ради тебя специально в столицу приехал, бросив все дела.
«По-моему, это и было дело…» — подумал я.
— На редкость неприятный тип, Джордж, если позволите, как вы нашли такого в партнеры?
— Он — меня. У него деловая хватка хищника. Надо на жизнь зарабатывать, а то я сижу в дерьме, когда все купаются в золоте.
— А что с «Отечественной литературой»?
— Забудь про нее, она погибла. Или гибнет, какая разница.
— Это же лучшее издательство в…
— Мало ли что было. Давай говорить о том, что есть.
— Как все это будет происходить? — предчувствуя недоброе, спросил я.
— Ты оставляешь мне пять тысяч — для него! А я к первому марта издаю твой роман.
— А кто будут редактор, художник, корректор?
— Какая тебе разница, найду. Это мои заботы. Тебя они пускай не волнуют.
— Но вы же сами сказали, что «Отечественной литературы» больше нет…
— Послушай, Алексей. Ты — песчинка в мире, пша на теле пролетариата. Твоя книжка никому не нужна, кроме тебя. И я из жалости и доброты хотел издать ее.
Я стоял, как будто только что получил вечный нокаут. Он сидел с переломанной рукой, и я хотел переломать ему вторую. Чтобы у него обе руки больше никогда не поднимались подписывать контракты.
Одного я не понимал, почему до сих пор стою, а не бегу из этого гнилого, затхлого подземелья на девятом этаже.