— Алешенька, я не хотела вам навязывать свое мнение и портить впечатление. Этот театр стал совсем другим, от того театра на площади, который вам так нравился до отъезда, ничего не осталось.
Она как будто оправдывается.
— Это же кошмар, как можно так уродовать такую пьесу? За эту постановку режиссера нужно выгнать, но не завтра, а вчера. Кто режиссер в этом театре?
— Та самая актриса, которая плевала на сцене.
Я начинаю истерически смеяться.
— Ну, успокойтесь, — говорит она, — успокойтесь. Сейчас вообще некуда ходить и нечего смотреть. — Она вздыхает. — Чем вы хотите заняться, у нас свободен целый вечер.
— Поехать к вам, — говорю я, еще не остыв от раздражения за обманутые ожидания.
— Не расстраивайтесь так. Мне только нужно заехать в театр на минуту. Вы не против?
— Опять ловить машину и упрашивать этих недоумков. Всё у вас здесь ужасно, всё!
Она берет меня за руку и ведет в переулок. Там стоит машина подруги.
— Хотите повести? Это вас отвлечет.
Я сажусь за руль. В ее театре идет спектакль, и я поднимаюсь в буфет на второй этаж. Меня всегда интересуют буфеты. Где что дают, какая цена. Буфетчицы готовятся к антракту. Я вижу гору бутербродов с лососиной. И не верю.
— А сколько стоит? — спрашиваю я сдобную буфетчицу.
— Дорого, теперь все дорого. — И она ставит ценник перед носом.
Бутерброд стоит столько, сколько билет в театр, из которого мы только что ушли.
О, времена! Не говоря уже о нравах.
— Вам один или два? — спрашивает сдобная.
— А можно двадцать?
— Вы это серьезно? — Она с зеленым недоверием смотрит мне в глаза.
— Думаю, что очень, если пакет найдете.
— Вообще-то это много, чем я буду в антракте торговать. Впрочем, по такой цене никто не купит.
Я пускаю в ход козырную даму, чтобы победить ее сомнения.
— Это для Веры Баталовой. — Я сомневаюсь, что обслуга будет знать Таю Буаш. Так как она не была ведущей актрисой. (Как я ошибался…) Мне еще предстояло понять, какой она была актрисой.
— Для Верочки — пожалуйста, она наша любимая актриса. Я даже попробую найти вам целлофановый пакет.
Я понимал, что это за усилие и подвиг. В стране, где батон носили под мышкой, а колбасу — в кармане.
Она возвращается и считает на счетах.
— Это будет стоить… — И она называет чуть ли не шепотом сумму. Она до конца не верит.
Я достаю пачку хрустящих купюр. Необычное чувство. Это особенные деньги. Я протягиваю ей купюру и остаток хочу дать на «чай», но она отказывается и заставляет меня взять сдачу.
Я спрашиваю, что я могу сделать ей приятное.
— Вы уже сделали.
— Что же? — удивляюсь я.
— На вас посмотрела. Другую жизнь увидела.