этом давным-давно и научился с этим мириться.
И просыпаются Вэйким и Стальной Генерал под звуки смеха, схожие с пением ветра.
— Передай-ка мне, пожалуйста, фрейляйншип.
— Прошу прощения?
— Фрейляйншип! Фрейляйншип!
— У меня его нет.
— Он у меня.
— О! А почему ты об этом молчишь?
— А почему ты не спрашиваешь?
— Прости. Ну-ка, дай-ка… Спасибо.
— Почему ты его все дрочишь и дрочишь? Он же готов.
— Просто чтобы убить время.
— Ты в самом деле думаешь, что он когда-нибудь за ним пришлет?
— Нет, конечно. Но это не довод, чтобы выпускать недоброкачественную продукцию.
— А вот я думаю, что он за ним пришлет!
— Тебя кто-нибудь спрашивал?
— Я высказываю свое мнение.
— На кой он ему сдастся? Им же никто не может воспользоваться!
— Раз он его заказал, значит, он ему нужен. Он — единственный среди них, кто иногда приходит сюда по делам, и, добавлю от себя, он — истинный джентльмен. Придет день, и он или кто-то от него сунется сюда, чтобы выкупить заказ.
— Ха!
— Вот тебе и «ха!». Подходи, увидишь.
— Выбирать-то не из чего, подожду.
— Забери обратно свой фрейляйншип.
— Засунь его себе в зад.
Пес перебрасывает рукавицу из пасти в пасть, пока, наконец, зевнув, не промахивается, и она не падает на землю.
Он выискивает ее среди валяющихся у его ног костей, виляет хвостами, сворачивается в клубок и закрывает четыре глаза.
Остальные же два горят как угли в непроглядной мгле, что раскинулась за Не Той Дверью.
Над ним, в антирадиационном убежище, ревет Минотавр.
Пятьдесят тысяч поклонников Стоптанных Башмаков, ведомые шестью жрецами-кастратами, распевают на арене стадиона величественные литании.
Тысяча обезумевших от наркотиков воителей, слава-слава-слава-словя, размахивают копьями пред алтарем Несносных.
Начинает накрапывать дождь, но мало кто это замечает.
В руках у Озириса череп, он нажимает на нем кнопку и говорит:
— Была ты когда-то смертной, а теперь навеки стала обитательницей Дома Жизни. Красота твоя, что цвела на стебельке позвоночника, увяла. Была ты правдива, и вот к чему это тебя привело.
— А кто, — отвечает череп, — сотворил все это? Ведь это Господин Дома Жизни никак не даст мне покоя.
И Озирис отвечает:
— Да, еще, между прочим, я использую тебя как пресс-папье.
— Если любил ты меня когда-то — разбей меня, дай мне умереть! Прекрати, наконец, лелеять жалкий остаток той, кто когда-то любила тебя.
— Ах, но дорогая моя, когда-нибудь я, может быть, вновь воплощу тебя, чтобы лишний раз насладиться твоими ласками.
— Сама мысль об этом вызывает у меня отвращение.
— И у меня тоже. Но когда-нибудь это, чего доброго, меня позабавит.