То, что супруга не могла участвовать в жизни общества, огорчало государя. "Аликс остается пока на яхте, чтобы не уставать ходить постоянно по трапам, - сообщал император в письме к матери от 8 июня 1910 года. Боткин убедил ее в необходимости полечиться раннею весною в Nauheim (курорт в Германии)... А ей необходимо поправиться и для себя, и для детей, и для меня. Нравственно я совсем измучен, беспокоясь о ее здоровье!"
Мария Федоровна сочувственно относилась к невестке. "Грустно и больно видеть ее (императрицу) постоянно недомогающей и не в состоянии ни в чем принимать участие. У тебя и без того хватает забот, чтобы, ко всему, видеть, как страдает человек, которого ты любишь больше всех на свете... Самое лучшее для вас - это отправиться в путешествие... Ей это будет чрезвычайно полезно".
Послушавшись совета доктора Боткина и родительницы, государь отвез жену на воды в Наугейм. Он и сам получал удовольствие от таких поездок. Надев темный костюм и котелок, он гулял, никем не узнанный, по улицам немецкого городка. Тем временем императрица принимала теплые ванны, пила минеральную воду и делала покупки в местных магазинах, сопровождаемая горничной, толкавшей коляску в которой сидела больная. Спустя несколько недель, Александра Федоровна вернулась домой, в Россию. Она отдохнула, но не вылечилась. Ни для матери ребенка, больного гемофилией, ни для него самого лекарство еще не изобретено.
Русские народ добрый, они любят детей и понимают, что такое страдание. Почему же они не распахнули свои сердца измученной матери и ее пораженному тяжким недугом ребенку?
Как ни удивительно, но народ России не знал о трагедии. Большинству москвичей, киевлян или, скажем, петербуржцев было неведомо, что у цесаревича гемофилия; те же, кто об этом догадывались, не представляли себе, что это за болезнь. Даже в 1916 году Джордж Г.Мэрай, американский посол, сообщал: "Ходят всякие слухи насчет него [наследника], но из наиболее надежных источников стало известно, что у него какое-то нарушение кровообращения. Похоже, что кровеносные сосуды находятся слишком близко от кожного покрова". Даже лица, близко знавшие царскую семью, такие, как Пьер Жильяр, многие годы не догадывались об истинном характере недомогания. Когда цесаревич отсутствовал на какой-то важной церемонии, сообщалось, что он простудился или растянул лодыжку. Никто этим объяснениям не верил, и от того ребенок сделался предметом самых нелепых домыслов. Говорили, будто из-за контузии в результате брошенной анархистами бомбы он стал умственно отсталым и страдал эпилепсией. Как бы то ни было, таинственность, окружавшая болезнь цесаревича, лишь ухудшала дело, так что о сочувствии и сострадании не могло быть и речи. Именно так вели себя государь и императрица после Ходынки, словно не произошло ничего особенного. Беда состояла в том, что все догадывались, что за фасадом приличий происходит нечто ужасное.