Я вспоминаю: фамилия наездницы странно не сочетается с ее именем — Редькина Изольда.
— Ужас! — шепчет Костя. — От страха умрешь: вот-вот свалится под копыта.
— Не свалится. Я ее знаю.
Резко щелкает кнут, будто кто стреляет. Гремит оркестр. Белая лошадь, выгнув шею, бегает по кругу. Бабочкой порхает над ней, кажется, невесомое белое существо.
Конь, раздувая ноздри, бежит к нам. Я беру его за поводья, увожу. Он тянется ко мне, но у меня нет сахара. Я обнимаю его громадную голову, нисколько не думая о том, что мой костюм цвета какао завтра придется сдавать в чистку.
— Виктор! — слышу я. — Возьмите сахар. Дайте ему. Вы так давно у нас не были, что забыли девиз — без сахара вход воспрещен.
Рука у Изольды теплая. Кажется, и сахар, который лежит на моей ладони, теплый.
— Вы все делаете свои спутники? — спрашивает Изольда.
— Иногда. — Я смущаюсь.
— А я все кручусь...
— У вас так здорово получается!
— Верно?
— Конечно. И моему другу страшно нравится.
Мы смотрим на Костю. Он стоит растерянный, в глазах его изумление.
— Да, это здорово! — едва выговаривает он.
Изольда, прислушиваясь к шуму аплодисментов, говорит мне:
— Ведите Грома. Пусть покланяется.
А сама ласточкой выпархивает на арену.
Белый конь встает на колени и кланяется. Потом я увожу его и даю сахару.
Меня разыскивает старый дрессировщик и обнимает. Костя так жмет его руку, что старик морщится. Спрашивает:
— Тоже рабочий класс?
— Рабочий класс.
Мы с Костей идем к директору, чтобы договориться о выступлении цирка на нашем заводе. Эта мысль приходит нам неожиданно.
— Жаль, — говорит Костя, — с лошадьми в цех нельзя. Твоя наездница — просто прелесть.
— Моя наездница?
— А что? Теперь я понимаю, откуда у тебя такая любовь к лошадям.
— Замолчи, а то поссоримся! Разве так можно?
— Усвоил... Молчу!
И Костя лапает меня своими громадными ручищами.