Из кабинета вышел Фредди Доу с двумя набитыми мешками, по одному на каждом плече. За ним появился Кертис с опущенной головой, он не нес ничего. Вдруг он вскочил, обогнал Фредди и понесся на кухню. Двери на задний двор, подхваченные ветром, громко ударились о стену. А потом раздались звуки рвоты.
— Его стошнило, — сказал Фредди. У него был талант сообщать о том, что и так всем понятно.
— Ты в порядке? — спросил Моррис.
— Ага. — Фредди вышел через парадную дверь, не оборачиваясь, остановился и взял дубину, что стояла на пороге, прислоненная к креслу качалке. Они готовились взламывать двери, но те не были заперты. Как и дверь кухни. Похоже, Ротстайн все самое ценное держал в своем гардолловском сейфе. Вот тебе и недостаток воображения.
Моррис прошел в кабинет, глянул на опрятный письменный стол Ротстайна и прикрытую печатную машинку. Посмотрел на фотографии на стене. На них улыбались бывшие жены, обе молодые и красивые, в одежде пятидесятых годов и с прическами того же периода. Довольно странно, что Ротстайн держал отставных женщин там, где они могли наблюдать за ним, пока он писал, но у Морриса не хватало времени думать об этом или исследовать содержимое письменного стола писателя, что он сделал бы с большим удовольствием. Но была ли потребность в этом исследовании? Ведь записные книжки и так у него. У него содержимое ума писателя. Все, о чем он написал после того, как прекратил публиковаться восемнадцать лет назад.
Фредди вынес пачки денег в первом же мешке (да, Фредди и Кертис разбирались в наличке), но в сейфе на полках еще оставалось много записных книжек. Книги в молескиновых переплетах — такими пользовался Хемингуэй, о таких грезил сам Моррис, когда, отбывая срок в «Ривервью», мечтал о писательской карьере. Но в исправительной колонии для несовершеннолетних преступников ему выдавали по пять листов плотной бумаги «Блу хорс» — этого, наверное, недостаточно, чтобы заняться писать Великий Американский Роман. Просьба выдавать больше не помогали. Однажды он предложил Элкинсу, помощнику комиссара, сделать минет за десяток лишних листов. Элкинс набил ему морду. Довольно забавно, если вспомнить весь тот принудительный секс, в котором ему пришлось участвовать в течение девяти месяцев отсидки. Преимущественно, стоя на коленях, и несколько раз с собственными грязными трусами во рту.
Он не считал, что его мать несет полную ответственность за эти изнасилования, но доля ее вины в этом была. Анита Беллами, знаменитый профессор истории, чью книгу о Генри Клэе Фрике номинировали на «Пулитцера». Настолько знаменитая, что возгордилась, считая, что знает все и про современную американскую литературу. Это после спора с ней относительно трилогии о Голде однажды ночью он, не помня себя от ярости, ушел из дома, чтобы напиться. У него это получилось, хотя разглядеть в нем несовершеннолетнего было нетрудно. Когда он пил, такое производил, что и вспомнить потом ничего не мог, и эти поступки никогда не были хорошими. Той ночью это вылилось в незаконное проникновение, вандализм и драку с соседним охранником, который попытался его задержать до приезда полицейских.