Вокруг частокола туземцы выкопали глубокий дугообразный ров, обоими концами соединенный с озером и, естественно, заполненный водой. Единственным входом служил подвесной мост, удерживаемый толстыми канатами, сплетенными из лиан.
Днем мост обычно опущен, и по обе стороны от проема стоят часовые. Вооружены тяжелыми деревянными мечами с иззубренными лезвиями, лица, грудь и руки раскрашены красной и белой глиной, нанесенной аккуратными спиралями — местный аналог милицейских мундиров.
Заметив Колобкова с телохранителем, они чуть согнули ноги в коленях — чисто формальное приветствие. На полный вариант у них не было ни времени, ни желания.
— Тумбала-по! — рявкнул правый, выпрямившись. — Хо пузари а пузари-по [27]?
— Не такое уж у меня и пузари! — обиделся Петр Иванович, непроизвольно втягивая объемистый живот. — Нормальная упитанность.
— Пак хо-хо моцу? — нахмурился привратник, не поняв ни слова, но на всякий случай переведя меч в боевую позицию. — Лиде а отцуго-табалуга-ахта-дотура-по [28]?
— Геныч, что делать-то? — шепнул Колобков. — Человек старается, по-иностранному разговаривает, а я и ответить ничего не могу… Неудобно как-то получается.
— Тумбала-хо о-до [29]! — потребовал привратник, тыкая в Колобкова кончиком меча.
— Тихо ты, папуас! — возмутился тот, отпихивая деревяшку в сторону. — Я терпелив, благороден и красив, но всему есть предел!
— Шеф, может, положить их? — одними губами прошептал Гена. — Вы только кивните, и я этого с деревянным пером вырублю, а второго…
— Ша! — показал ему распальцовку Колобков. — Ты что, очумел, беспредельщик? Мужики при исполнении, на посту стоят! Типа вахтеров. У меня в конторе охрана тоже кого попало не пускает.
— Пашука-пу, музиси [30]? — спросил левый привратник.
— Тумбала-хо-ла-ла Пурут-Фара, сапсим-до-ла-када [31], - приказал правый.
— Видишь, Геннадий, как плохо не знать русского языка, — наставительно заметил Колобков. — Даже поговорить нормально не сможешь ни с кем. Ни с кем!
— Да, сейчас без русского никуда… — согласился телохранитель.
— Кто ж сомневается? Вот пройдет лет тридцать, и весь мир будет Россией, все по-русски говорить будут.
— Шеф, да это нацизм какой-то…
— Может, и нацизм. Зато от чистого сердца.
Поселок Бунтабу по здешним меркам мог считаться даже городом — шестьсот жителей, не считая детей, еще не получивших взрослого имени. Две трети проживают в длинных общинных домах на полсотни человек каждый, остальные — в небольших хижинах. У вождя единственный в поселке каменный дом, почти такой же, как тот, что ныне занимает Туптуга.