— Я и подумала, что, может, как-нибудь могла бы помочь. Я хочу сказать, что вдруг что-то еще мучает его? Скажем, ситуация дома? Семейный кризис?
Меррей видел, что она начала импровизировать. Но даже если так, то какой кризис?
— Если что-нибудь есть, — сухо сказал он, — сразу же позвоните мне. Любые посторонние возбудители Роберту сейчас противопоказаны.
— Вы хотите сказать, что во время сеансов подошли к чему-то важному?
— Я так не говорил. — Но он сказал и понимал это.
— К чему именно? — Быстро переспросила она явно взволнованным голосом. — Что это такое? О том несчастном случае? О той ночи?
— Вы очень близки друг другу, — медленно произнес Меррей, тщательно выбирая слова. — Я знаю, что он почти во всем зависит от вас…
— В чем именно? — снова крикнула она. — Что он сказал? Он не знает! Он не знал, что делает! И это все ради него, все, что я сделала, все, что я вообще делала — все ради него!
Наступила долгая пауза.
— Зачем вы это говорите, Джоан? — спросил он необдуманно — слишком необдуманно.
Что она сказала? И зачем? Ее трясло еще сильнее. Молча она положила трубку.
Чуть позже, когда тяжелые тучи с востока начали затягивать низкое небо, она надела пальто и вышла из дома.
— А теперь выкладывайте все напрямик.
Мик Форд гордился собой за то, что достаточно владел искусством сделки. И правило номер один гласило: выясни, что ты должен сделать за то, что должен получить.
— Этот тип, Бейлби, — вы хотите убрать его, так? И просите меня сделать это?
Твердое выражение лица Джоан и весь решительный вид не могли скрыть внутренней тревоги. Еле заметная дрожь в голосе выдавала ее.
— Небольшой инцидент на дороге, — ответила она. — Ничего серьезного. Так, чтобы он не мог работать некоторое время. Чтобы было о чем поразмыслить на досуге, так сказать.
Мик Форд не выглядел чересчур привлекательным и в тот вечер по спасению „Алламби“, когда она видела его последний раз, даже несмотря на великолепие антуража званого обеда. Сейчас, в неверном свете дня с водянистым, едва пробивающимся сквозь тучи солнцем, льющим серую муть в давно немытые окна штаб-квартиры профсоюзов, он казался засаленным и неухоженным.
Не прибавил ему обаяния и невинный вид, который он напустил на себя, чтобы усилить эффект произнесенной залпом фразы:
— Насилие? Коррупция? За кого вы меня принимаете?
Но ею нельзя не восхищаться, ухмыльнулся он про себя. Этой дамочке палец в рот не клади.
— У вас, Мик, связи, это всем известно.
— У кого, у меня? — он комично выкатил глаза. — Это у человека-то в моем положении?
Ей было не до игр.
— Ах бросьте, Мик. Я вас знаю. Коррупция — ваше второе имя, со дня рождения.