– Пьеса близится к завершению, – сказал он тихо. – Скоро чаши весов опять встанут вровень.
Зальтер играючи повернул колесо в изголовье дыбы, натягивая цепи.
– Я просил Малькольма поставить мою пьесу. Как часто я просил его об этом, но он не захотел… Жаль. Уверен, ее ждал большой успех. Знаете, какая главная движущая сила в любой хорошей пьесе? – Он вопросительно взглянул на девушек и, не дождавшись ответа, продолжил: – Любовь и месть. Все прочее берет начало от них. Все великие трагедии Шекспира основаны на этом. Моя пьеса начинается любовью и заканчивается местью, жестокой местью. Хотите, расскажу, о чем она?
– С удовольствием, – прошептала Барбара в надежде оттянуть таким образом неизбежное. – Расскажите.
– Что ж, пьеса повествует о маленьком мальчике, рожденном в большой счастливой семье. Отец, мать, тети, дед с бабушкой… Дед его не кто иной, как канцлер Бамберга! Мальчик родился, он уютно лежит на материнских руках… Конец первого акта, конец любви. – Улыбка Зальтера погасла, как пламя свечи на ветру. – Ибо группа могущественных людей решила истребить эту семью, жаждая власти, из холодного расчета. Они измышляют дьявольский план. И маленький мальчик вынужден наблюдать, как его бабушку и маму обвиняют в колдовстве, пытают и отправляют на костер. Он цепляется за отца, но и его казнят, как и деда, самого канцлера. Мальчику всего четыре, и мир его рушится по крупицам. Едва он приживается у новых родственников, как их тоже пытают и отправляют на костер. Его принимают дядя с тетей, но и до них дотягиваются руки палача. В итоге мальчик остается совершенно один… Конец второго акта.
Зальтер немного помолчал, глядя куда-то в пустоту.
– Невыразимая скорбь перерастает в более мощное чувство, – продолжил он глухим голосом. – Имя которому ненависть. Тетя, последняя из близких родственников, замученная, истекающая кровью, прежде чем распрощаться навеки, называет мальчику имена людей, которые погубили его семью и нажили на этом большие богатства. Он никогда не забудет этих имен, ни единого…
В глазах Зальтера блестели слезы. Он продолжал вращать колесо на дыбе. При каждом его обороте Хаузер издавал громкие стоны.
– Харзее, Шварцконц, Васольд, Готцендёрфер, Херренбергер, Шрамб, Браун…
При последнем имени Адельхайд тихо вскрикнула:
– Господи, Браун! Это… это же мой отец!
– Сироту отдают в кармелитский монастырь на Каульберге, – продолжал Зальтер, не обращая внимания на стоны и крики. – Монахи его невзлюбили. Они считают его порождением сатаны, истязают его словами и молитвами, бьют изо дня в день, запирают всякий раз в карцер глубоко под землей. Там он, словно молитву, повторяет имена убийц. Харзее, Шварцконц, Васольд, Готцендёрфер, Херренбергер, Шрамб, Браун… – Зальтер снова повернул колесо, и близкий к обмороку секретарь застонал еще громче. – Но однажды мальчик находит в песчаной горе путь к бегству…