Впервые на лицах родителей мелькнуло что-то, похожее на беспокойство.
– Да нет же, она его дочь, – растерянно пробормотала мать.
– Сам Биллингсон вам это когда-либо говорил? Говорил? Вам когда-нибудь доводилось видеть их вдвоем вместе?
– Ну, не приходилось. Но… – Умолкнув, мать задумалась.
Теперь наконец Нортон полностью завладел вниманием отца.
– Откуда тебе это известно?
– Он сам мне сказал. Биллингсон. Перед тем, как исчез.
– Исчез? Он…
– Его нет в живых. Донна его убила или сделала так, что он умер. – Нортон присел на корточки перед отцом. – Тебе известно, что представляет собой Дом. Известно, что он делает. Известно, почему мы здесь…
Отец бросил на мать взгляд, полный ненависти.
– Я же говорил тебе, ни в коем случае…
– Мама мне ничего не говорила. Я сам все узнал. – Нортон посмотрел отцу в глаза. – Это Донна запретила вам говорить мне правду. Она приказала ничего не говорить. Это ведь Донна сказала, что вы ничего не должны нам говорить, правильно?
Отец неохотно кивнул.
– От нее исходит зло!
– Знаю! От всего Дома исходит зло!
– Нет, Дом тут ни при чем.
Все это время Даррен, Белла и Эстель молчали, и Нортон оглянулся на них. Брат и сестры перепугались, однако особого удивления не было, словно сбылись их худшие опасения.
– Ей нравятся кровавые игры, – тихо повторила Белла.
– Да, – устало кивнул отец. – Нравятся.
Все заговорили разом. В первый и единственный раз Нортон, родители, брат и сестра говорили, как говорят семьи в кино и по телевизору – открыто, искренне, – и это принесло облегчение. Нортону казалось, что с его плеч сняли огромную тяжесть; он узнал, что Донна приставала ко всем, предлагала себя отцу и матери, навязывалась в подруги брату и сестрам.
И только он один клюнул на приманку, и хотя остальным было все известно, хотя Донна буквально хвасталась им, они не сказали ему ни слова и даже не говорили об этом между собой. В такой семье, в такое время и в таком месте говорить о подобных вещах было просто не принято. И именно эта замкнутость вкупе со слабостью Нортона, вкупе с его глупостью, воспламенило ситуацию, приведя к неотвратимому концу.
Остается ли такой конец по-прежнему неотвратимым?
Точно сказать Нортон не мог, однако ему казалось, что теперь это уже не так. Ему было хорошо, он чувствовал себя свободным, как никогда прежде ощущал близость своих родных, и хотя, возможно, это было не так, у него сложилось впечатление, что только за счет обсуждения, за счет того, что этот больной вопрос больше не замалчивался, они все вместе изменили ход событий, избежали повторения того, что произошло в предыдущий раз.