— Ну, что скажешь, дядюшка? Что тебе подсказывает сердце? Гожусь я для Парижа?
— Для Парижа годишься. А вот как быть со мной, непослушное дитя?
— Оставь ты все это наконец, старик!
Не дожидаясь, пока дядя удобно устроится в скрипучем театральном кресле, я яростно замолотила по клавишам бравурную каденцию. Дядя Бальтазар был доволен, он тоже любил Бетховена. И с волнением ждал дня, когда я разучу этот отрывок из Пятого концерта для рояля. Первую и вторую части я уже освоила, скоро надеялась освоить и финал. От мотива до фразы, от тактовых групп до отдельных элементов — мыслей и законченных фраз — я выучила это произведение наизусть, по нотам, специально переписанным для меня огромными, размером с кулак знаками, чтобы я могла разобрать их. Всю эту крупноформатную партитуру дядя велел переплести в свиную кожу. Каждая из композиций обретала, таким образом, в буквальном смысле солидный вес, Бетховен же явно мог претендовать на колосса.
Затем без паузы я перешла к сонате Бетховена «Прощание». Я намеренно ее играла безо всякой чувственности, упорно имитируя сосредоточенность. Дядюшка внимательно слушал мою игру, но настал момент, и его охватило беспокойство. Когда я кончила играть, он стал пристально всматриваться в мое лицо, но я ведь неплохая актриса: склонила голову подобно убежденному в своей правоте исполнителю, после чего со звучным вздохом доложила ему о том, что тяжкое бремя репетирования зря не потрачено.
— Знаешь, должна сказать, этот Петрус произвел на меня куда большее впечатление, чем хотелось бы.
— Петрус?
— А разве я тебе о нем не говорила?
— Вот что, нечего дурачить меня.
— О чем ты? Но Петрус… ты ведь помнишь, что он — тот самый спаситель Ла Бель Фонтанон. Возможно, он сумеет помочь мне вернуть утраченное зрение. А за это он готов претендовать на звание единственного мужчины в моей жизни. Ты не находишь, что я могла бы попытаться?
Я сознательно придала голосу сладость и несерьезность. Ибо я, разумеется, прекрасно понимала, что означали мои слова. Это была самая настоящая провокация. Стоит добавить и по-детски невинное личико — все это дядюшка вполне мог расцепить как объявление ему войны.
— Советую тебе любезно сообщить ему, что я уже связался с одним лондонским окулистом и что тебе необходимо дождаться консультации у него, — проскрипел дядя Бальтазар. — А там поглядим. И потом, кто этот Петрус, дитя мое? Некий подозрительный тип, который возвращает разным там шлюхам возможность снова валяться в грязи. Такой не для тебя.
— Поглядим, стало быть. Это ты хорошо сказал. Что ж, меня вполне устраивает.