— Кто его отец, Жюльетта?
— Не скажу.
— Кто он?
— Нет!
Крик Жюльетты перешел в истеричные рыдания. Слушать их было невмоготу. Аббат собрался уходить.
— В таком случае я не могу даровать тебе утешения. Возможно, Богу и угодно прощать шлюх. Но его церковь не вправе.
— Браво! Браво!
Звуки рояля умолкли. Крики восхищения, овации оттеснили мои воспоминания на задний план, похоронили чудовищные фразы аббата. Я машинально отер выступивший на лбу пот и тоже присоединился к аплодировавшим. Я задыхался, во рту пересохло. И все же меня утешало, что я могу переживать настоящее, себя, свои руки. Я медленно повернул голову и взглянул на аббата де Вилье. Потом, переведя взор на Филиппа, приложил палец ко рту. Филипп, поняв, в чем дело, кивнул. Удрученно и, как мне показалось, сочувственно он смотрел на меня поверх букета роз, на лице его промелькнула едва заметная улыбка.
Зажав в пальцах скомканную программку, я одним из первых покинул здание консерватории. Я сочувствовал Марии Терезе, но поздравлять ее и даже видеть не было сил. Ибо поступи я по-иному, это было бы актом предательства по отношению к Жюльетте.
Как же милосердно со стороны Бога отделить один день от другого благостным промежутком под названием «ночь»! Я невольно раскинул руки, словно желая заключить в объятия темный туман улиц, запахнуть в полы пальто ночную темень. Темнота. Только в ней я смог обрести подобие душевного покоя.
Куда теперь? Что предпринять? Насколько же сильным был шок от внезапной встречи с аббатом де Вилье. Я упрямо следовал к Елисейским полям, но скоро сменил направление, собираясь на рю де Риволи. Там будет спокойнее.
Внезапно меня привлек отблеск витринного стекла. Сколько бы она ни молотила по клавишам, извлекая из них сонаты Бетховена или Моцарта, технократы все же правы. Театр, по их мнению, такое же неизбежное зло, как войны, алкоголь и проституция, а вот концерты следует отнести к злу, которого вполне можно избежать, — сродни хворям, пустым кошелькам и служителям церкви.
Тут мне в ноздри ударила омерзительная вонь — оказывается, это был газ, сочившийся наружу из двух сломанных уличных фонарей. Меня чуть было не вытошнило. «Какой дурак мог избрать подобное место для прогулок?» — с раздражением подумал я. Ночная темень рю де Риволи вполне успешно справлялась с наскоками хоть и скудного, но все же света. А фонари между тем стояли здесь чуть ли не впритык друг к другу, чего в Париже не встретишь. Эти фонари, пришла мне в голову мысль, будто завлекают тебя неизвестно куда. Их дистрофичного света достало разве только на то, чтобы выхватить из тьмы сучья приникших к ним деревьев.