Между тем пленный снова поднес грязные пальцы ко рту, но другим способом, щепоткой, и просипел:
— Эссен… Табак…
— А ну иди! — Солдат-охранник поднял штык. — Работай иди! Табак ему, а?.. Научился! — Он повернулся к ребятам — Ну, что, не он? Не ваш фриц?
Они отрицательно замотали головами, солдат засмеялся:
— Да я понял…
Солнце вечерами стало краснеть, ежиться, закатные лучи его тускло обливали стены и крыши холодным огнем, зажигали ответным пламенем промытые окна, которые сохранили стекло. Плавились понизу над раскаленной светло-золотой кромкой горизонта далекие облака, предвещая ведренный день после ночи. Такие алые закаты наступали с началом учебы, они и радовали, и тревожили, наполняли неясным ознобом душу, заставляли молчать, затаивая дыхание.
— Смотри, — как давно это не делал, показал Костька Вовке. — Здорово, а?
Тот кивнул. Огромные светлые облака застыли над краем неба, рдяная полоса слабела, истончалась.
— Завтра — во будет денек!..
— Ага…
Они подходили к дому, несли за пазухой по целой бутылке боярышника, набранного в посадках. Еще больше его было съедено. До школьных дней было далеко: объявили, что занятия начнутся с первого или даже с седьмого ноября, в день великого праздника. Всем, кто пойдет учиться, нужно приготовить табуретку и стол на двоих, а еще раньше принести в построенный возле школы барак хоть какие-нибудь стекла.
Кое-что уже было приготовлено, например, две табуретки, на которых заранее, каждый на своей доставшейся, Костька с Вовкой вырезали снизу первые буквы имени и фамилии — так мать велела.
— Опять попадет, — мрачно сказал Вовка, поглядывая на красивые — всегда красивые в эту пору, война не война, — облака, которые уже совершенно расплющили красную полоску на границе неба.
— Ты думаешь, сколько сейчас? — стал прикидывать Костька.
— Мои стоят, — скривился Вовка, прикладывая к уху пустую руку.
— Попадет. Я тебе говорил: давай сначала воды натаскаем…
Около дома их нагнала возвращавшаяся со смены Нюрочка.
— Ребята!.. Костя!.. — она была в крайнем возбуждении. — Мать дома, да?
Не успев получить ответа, вбежала в хату.
— Ксюша!
Ксения стирала, — одноруко, приучая потихоньку и подживавшую правую. Отвела с лица россыпь волос, выпрямилась, сердито не замечая сыновей.
— Ксюша!.. — Нюрочка словно не могла слова сказать.
— Ну? Что? Нюра?!
Та оперлась обо что-то и заплакала.
— Нюра!
— Ксюша… Счас мужиков видела с паровозного… Что эшелоны угоняли…
— Да что ты!
— Они наших видели — и Федора, и Колю твово…
— Когда? Видели?! Когда видели?!
— И тогда, и потом… Уже после… И другие видели… Скворцов вот, говорят… К нему надо сходить.