— Мам, сколько прошли?
Сыновний оклик словно разбудил, Ксения огляделась:
— Сколько?.. Сам считай… Звягино вон показалось, — значит, уже восемь верст отшагали, километров.
— А когда отдыхать будем? — Костька поравнялся с придержавшей шаг матерью, пошли рядом.
— А хочешь, в Звягине и остановимся, отдохнем?
— Думаешь, там чего возьмут? — Он слегка встряхнул свой мешок, в котором нес Трясучкины чайные чашки. Ксения даже забоялась:
— Осторожно, сынок! У тебя же там, сам знаешь… Эти вещи дорогие — фарфор…
В Звягине они даже в дома не стали заходить, и на них никто не обратил внимания, не глянул из-за окна, как в иных местах: тут, под городом, уже и к нищим на стук не выходили, и в обмен все отдали, что можно было. Надо было идти в дальние деревни — за Укромы, Утечу. Это Ксения понимала, потому и сократила как могла первый отдых, заторопила сына в нелегкую дорогу, которая дома всегда выглядит проще.
Сначала Ксения, чтобы отвлечь сына от ходьбы, скоротать тягучее время, затевала разговоры, расспрашивала о том, чего могла не знать по дому из-за своей работы и постоянных хлопот о пропитании да топке. Однако разговоры быстро утомили Костьку, к долгой ходьбе он не был приучен, и она пошла молча, шагах в двух впереди, чтобы тянулся. Сама она ходить молчком не умела. Живой ли, мысленный ли собеседник, сама ли она в его роли — был постоянным ее спутником, помогавшим оглядеться в жизни, поискать выход из очередного тупика. Она даже сама не понимала, да и не думала об этом, каким образом — иногда, кажется, и против ее воли — приходила к ней именно эта, а не иная мысль и, неотвязная, жила в ней, покуда так же незаметно и непонятно не уступала места другой — такой же неотвязной и своевольной.
Отмеченная перед остановкой в Звягине короткой зацепкой памяти, Лина после отдыха ожила в ней всей своей жуткой участью. Ушла-истлела Трясучка, истаяло что-то попутное, все место заполнила Лина…
Сначала Ксения, не успев узелка развязать — хотела отделить полскибки хлеба и одну конфетную скрутку Лининой четверке, — кинулась на кухню: в ту сторону, на дверь, указали, не вылезая из-под одеяла, ребята, когда она, пройдя в раскрытую дверь и увидав их скулящих в боковой комнате, спросила, где мать. Ребята Линины были терпимцы не по годам, никогда от них слез серьезных и хныканья не было слышно, и это их общее корябающее голосение сразу напугало Ксению.
Ни в кухне, ни в сенях матери не оказалось. Ксения прислушалась, ухо ничего не поймало, подняла крышку подпола, спустилась и обшарила в потемках пустую землю. Где же, господи? Где свалилась от слабости или болезни? Куда могла уйти со своими ногами? Далеко не могла…