Нужно было отвернуться, избежать ее прикосновения. Здравый смысл требовал именно этого: развернуться и отойти в сторону. Нет, даже убежать. Но тело отказывалось повиноваться. Вместо этого каждый мускул, каждый нерв взывали к Эмме, жаждали прикосновений. Но не робких и нежных, а горячих и жадных, неистовых и невероятно чувственных объятий. Дерику хотелось, чтобы она гладила его со страстью, что пылала сейчас в янтарных глубинах ее глаз. Господи, как же он ее хотел!
Губы Дерика горели в том месте, где их коснулись губы Эммы. Внутренне сжавшись, он всеми силами пытался противостоять ее языку, требующему впустить его внутрь. Дерик не мог этого позволить. Не мог поощрять этого и разрешить ей раскрыться навстречу тому, что неизбежно разобьет ей сердце. Виконт тяжело дышал, силясь сдержать рвущееся наружу желание.
А потом Эмма выдохнула его имя:
– Дерик.
Сладкий вздох неутоленного желания… и Дерик перестал сопротивляться, а все мысли отошли на второй план перед лицом обоюдной страсти. Святые небеса, разве когда-то ему удавалось вспыхнуть так быстро и так жарко? Нет, с тех пор, как соитие стало предметом торговли, способом добывания информации, необходимой ему и Военному министерству.
Но ведь он не использовал Эмму для получения сведений, верно? Им руководило совершенно иное чувство – сладкое томление, его и ее. Это было правильно, не так ли? И Дерик позволил себе погрузиться в ее объятия. С губ Эммы сорвался стон облегчения. Она обвила руками шею Дерика и едва не вскарабкалась вверх по его телу, чтобы прижаться к нему как можно крепче.
Из горла Дерика вырвался ответный стон. Он обхватил девушку за ягодицы, приподнял, чтобы их лица оказались на одном уровне, и накрыл ее губы своими в отчаянном поцелуе. Груди Эммы прижались к Дерику, и даже через несколько слоев одежды он чувствовал их мягкость и податливость. От желания обнажить их и попробовать на вкус руки Дерика слегка дрожали.
Эмма немного раздвинула ноги, чтобы примоститься у него на бедрах. Она прервала поцелуй и ошеломленно охнула. Ее глаза на мгновение округлились, но потом веки отяжелели, а радужки превратились в расплавленное золото, когда она неуверенно и невинно двинулась вдоль возбужденной плоти Дерика.
– О господи, Эмма, – простонал он и, не в силах сдержаться, качнул бедрами. Перед глазами Дерика вспыхнули мириады искр, коих он еще не видел ни разу в своей жизни, а по телу побежали мурашки. Просто сумасшествие какое-то. Дерик дрожал, точно неоперившийся юнец, а его ноги угрожающе подкашивались.