Трудились бобры. В кафе пар шёл от высоких стаканов с «мазаграном»[1].
В просторном доме, чьи стекла струились ещё, дети в траурных платьях разглядывали чудесные картинки.
Хлопнула дверь – и на деревенской площади ребёнок руки свои устремил к слепящему ливню, неся собранные отовсюду флюгера и петухов с колоколен.
Мадам в Альпах поставила фортепиано. Мессу служили и первые славословили причастия у ста тысяч алтарей собора.
Отправлялись в путь караваны. И Великолепный Отель был возведён в хаосе льдов и ночи полярной.
С той поры Луна внимала вою шакалов в заросших чабрецом пустошах, − и эклогам в сабо, поскрипывающим в саду. Потом, в фиалковой чаще, среди набухающих почек, Эухарис сказала мне, что пришла весна.
− Пруд, забей, словно ключ, − вспенься, хлынь через мост и над лесами волны свои кати; − чёрные простыни и оргàны, молнии и гром, − взметнитесь и прокатитесь; − Воды и печали, поднимайтесь и пробуждайте Потопы.
Ведь с той поры, как они сошли на нет, − о, драгоценные камни, прячущиеся в травах и раскрывшиеся цветы! – настала скука! и Королева, Колдунья, что дует на угли в глиняном горшке, никогда не пожелает рассказать нам то, что знает она и что мы не замечаем.
Cette idole, yeux noirs et crin jaune, sans parents ni cour, plus noble que la fable, mexicaine et flamande; son domaine, azur et verdure insolents, court sur des plages nommées, par des vagues sans vaisseaux, de noms férocement grecs, slaves, celtiques.
A la lisière de la forêt, – les fleurs de rêve tintent, éclatent, éclairent, – la fille à lèvre d’orange, les genoux croisés dans le clair déluge qui sourd des prés, nudité qu’ombrent, traversent et habillent les arcs-en-ciel, la flore, la mer.
Dames qui tournoient sur les terrasses voisines de la mer; enfantes et géantes, superbes noires dans la mousse vert-de-gris, bijoux debout sur le sol gras des bosquets et des jardinets dégelés, – jeunes mères et grandes soeurs aux regards pleins de pèlerinages, sultanes, princesses de démarche et de costumes tyranniques, petites étrangères et personnes doucement malheureuses.
Quel ennui, l’heure du «cher corps» et «cher coeur»!
C’est elle, la petite morte, derrière les rosiers. – La jeune maman trépassée descend le perron. – La calèche du cousin crie sur le sable. – Le petit frère – (il est aux Indes!) là, devant le couchant, sur le pré d’oeillets, – les vieux qu’on a enterrés tout droits dans le rempart aux giroflées.
L’essaim des feuilles d’or entoure la maison du général. Ils sont dans le midi. – On suit la route rouge pour arriver à l’auberge vide. Le château est à vendre; les persiennes sont détachées. – Le curé aura emporté la clef de l’église. – Autour du parc, les loges des gardes sont inhabitées. Les palissades sont si hautes qu’on ne voit que les cimes bruissantes. D’ailleurs il n’y a rien à voir là dedans.