В какой бы вечерок не явился, к примеру, турист простодушный, от ужасов наших экономических удалившийся, − мэтра рука душой наполняет лугов клавесин; в карты играют в глубине пруда, − зерцало, в котором оживают королевы и фаворитки, святые девы, паруса и гармонии нити, и легенд хроматизмы − на закате.
Дрожь охватит его, когда мимо летучие орды и псовые своры проносятся. На подмостки газона стекает по каплям комедия. Бедняки и слабаки в замешательстве, расставлены по-дурацки! В своём видЕнии рабском Германия к лунам свои эшафоты возводит; всполохи озаряют пустыни тартаровы – восстания древних кишат в центре Небесной Империи; над лестницами и тронами королей, как из тумана, восстать готовы Плоский мирок, Африка и Страны Закатные. Дальше морей балет и ночи, − познавшие не имеющую значения химию, − и мелодии странные.
Всё та же магия буржуазии во всех пунктах, куда карета почтовая нас ни доставит! Физик, с элементарнейшими явленьями имеющий дело, и тот чувствует, что более невозможно себя подвергать воздействию этой атмосферы наполненной личным, туману физически ощущаемых уколов совести, которых обнаружение уже и есть злоключение.
Нет! Будет вам банька, момент настал, − морей вздымленных, взрывов подземных, к гибели уносимой планеты, и, как следствие, массовых истреблений, о чем, − едва ли в этом следует искать какой-либо злой умысел, − говорится и в Библии, и возвещают Норны[8], и будет дано наблюдать со всею серьёзностью. − Однако, ожившей легендой это не станет!
La réalité étant trop épineuse pour mon grand caractère, – je me trouvai néanmoins chez ma dame, en gros oiseau gris bleu s’essorant vers les moulures du plafond et traînant l’aile dans les ombres de la soirée.
Je fus, au pied du baldaquin supportant ses bijoux adorés et ses chef-d’oeuvre physiques, un gros ours aux gencives violettes et au poil chenu de chagrin, les yeux aux cristaux et aux argents des consoles.
Tout se fit ombre et aquarium ardent.
Au matin – aube de juin batailleuse, − je courus aux champs, âne, claironnant et brandissant mon grief, jusqu’à ce que les Sabines de la banlieue vinrent se jeter à mon poitrail.
Не взирая на то, что слишком уж острыми были шипы жестокой реальности для моего благородного нрава, − я оказался-таки у Мадам, иссиня-серой огромною птицей взлетая к лепнинам потолка, крыло волоча за собой в сумерках вечера.
Я стоял, − у подножия балдахина несущего шедевры телесных ея совершенств и украшений обожаемых россыпи, − громадным медведем с дёснами цвета фиалки и с шерстью, поседевшей от горя, с глазами, хрусталём и серебром консолей блестевшими.