О, Земли Обетованной дороги без конца и без края, храма террасы! Где тот брамин, притчи мне толковавший? Оттуда, с той поры и поныне, вижу я тех старух! Припоминаю солнца часы и часы серебра рек невдалеке, руку полей на моём плече, и ласк наших во весь рост среди пряных этих равнин. − Мысли моея вокруг алых лёт голубей громом грохочет. − Здесь-то, изгнанный, я и обрёл сцену, дабы играть литератур всевозможных драматические шедевры. Я бы вам перстом указал на неслыханные богатства. Чту историю кладов, найденных вами. Предвижу последствия! Мудрости моей сторонятся, словно хаóса, губы презрительно сжав. Но что есть моё ничтожество в сравненьи с тем столбняком, что вас ожидает?
Изобретатель, достойный большего, чем все те, кто предшествовал; музыкант, нашедший ключ любви, или нечто подобное, нынче я, терпких полей дворянин пред ликом строгим небес, воспоминаньями душу свою растревожить не в силах: нищее детство, года в подмастерьях, или вот в жизнь выхожу на каком-то вокзале в деревянных своих башмаках, жаркие споры, раз пять или шесть становился вдовцом и несколько свадеб сыграл, и всё неуступчивый нрав мне мешал стать своим в кругу сотоварищей тесном. И не жаль мне утраченной доли моей в веселье божественном: воздух этих полей своей трезвостью терпкой питает беспощадный мой скептицизм. Но поскольку сей скептицизм теперь не заставишь работать, да и я, впрочем, новой тревоге себя посвятил, − так вот и жду, когда сделаюсь мрачным безумцем.
На чердаке, став затворником двенадцати лет, я познал мир и прославил человеческую комедию. В подвале изучил историю. В одном северном городе, празднеств ночных став участником, всех встретил женщин, сошедших с полотен старинных. Под сенью пассажа в Париже классическим обучался наукам. В обители, сверкающей над всем великолепьем Востока, закончил свой труд необъятный и провёл остаток дней в лучах заслуженной славы. Кровь свою взбаламутил. О долге своём не забыл. Даже не стоит об этом и думать. Я ведь всам-деле на том свете и за спичками меня не послать.