И как это у нее вышло-то?
— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…
Боярыни загомонили.
А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.
Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?
Куда?
Я и не приметила.
Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.
Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.
И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.
— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?
— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.
— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.
— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.
— Вот чего ты, Брусвята, городишь!
— Маменька…
— Не слухай ее, Фроська, не будь дурой…
— Так ведь азарин-то не под царицыною рукой ходит, вольный он… на ком захочет, на том и женится…
— На холопке?
— Если будет его такое желание.
— Ма…
Фрося смолкла и голову в плечи вжала, только всхлипнула жалобно, да маменька ейная этого всхлипу то ль не услыхала, то ль попривыкла ужо.
— А ведь, Любавушка, — задумчиво произнесла третья боярыня, которая и в горнице шубейки не скинула, так и стояла в соболях, — ежели подумать, то лучше холопка, чем твоя Фроська…
— Что ты говоришь такое, Глуздовна!
— А то и говорю… правду… зачем азарину твоя перестарка!
— Да ей только двадцатый годочек пошел!
— Ма…
— Фроська, смолкни! Вона, поглянь, какая красавица…
Боярыня и вправду была красива. Телом обильна, особенно спереди, а задом она не повернулася, но мыслю, что тож достало. Лицо ее, круглое, что тарелка, набелили щедро, нарумянили. Бровки подвели сурьмою. Губы — вишневым цветом.
На волосы вздели венчик с каменьями. В уши — серьги вида преудивительного, с колокольцами.