Ох, чуется, знатная у них вчера беседа приключилась. Крепко Добронрава Любятична бабку уважила, коль она ныне соловьем разливается.
— Вырос парень, образумился…
Молчу, глажу узенькое Станькино плечико, дивясь тому, до чего холодна она. А ведь в возку нашем и печка имелася, и тулупчик у Станьки почти новенький, теплый. А она трясется хвостом собачьим.
Видать, не с холоду.
Со страху.
— Баб, — говорю, хотя ж самой от злости кричать охота. — Значится, хочешь ты, чтоб я замуж за него пошла?
— Отчего б и не сходить?
А глаза-то у бабки добрые-предобрые.
— Всем оно славно будет. Станешь боярынею, жить будешь туточки. Я в гостики наезжать буду частенько, а то и вовсе переселимся… буду деток ваших нянькать…
И слезы в глазах стоят.
Вот оно чего…
— А Акадэмия как же? — спрашиваю тихо. — Бросить?
— Так и брось. — Бабка махнула рукою. — На кой ляд тебе та учеба, когда ты и так у нас ученая? Только мозги сушить…
…ага, а летом-то она иначей пела.
— …да и то, послушать, чего там творят, — срам один… неможно девке да с мужиками…
— Баб. — Станьку я обняла.
А ведь и вправду сестрицу обрела, пущай и не кровную, но все одно родную. И обидеть никому не дам.
— Скажи, баб, а ты не ведаешь часом, как смертное проклятье снять можно?
— Чего?
— Ничего… это я так… уж прости, коль обижу, но скажу, как оно есть. Мягко стелет твоя Добронрава Любятична, да только жестко на том спать будет. И сын ейный меня не любит. Вчера сам о том сказал.
— Злой он.
Может, и злой… небось, с доброго человека проклятия, что вода с гуся…
— Приходил ко мне… и скажи, баб, что это за любовь такая, когда девку сонным зельем опаивают, чтоб потом снасильничать… и когда б не Арей… поутру, небось, обвенчали б.
— И по-людску было б…
Бабка у меня упертая.
Ведает, что не права ныне, глаза отвела, в окошко глядит, а все одно не отступится. Небось, уже вообразила, как я в палатах боярских живу да по округе на возку разъезжаю, всем оно на зависть.
— По-людску, говоришь… с насильником жить до самое смерти? И была б она, чуется мне, скорой… Добромысл поведал, что матушка его меня выбрала не просто так. Болезнь его излечить желает… а вот какою манерой, того я не ведаю. Зато ведаю, у кого спросить…
Так мы до самых Барсуков ехали.
Молчали.
И Станька руки моей не выпускала. А как из возка выбралися, то и стала на цыпочки, потянула.
— Зось, чего скажу…
Наклонилася я.
— Злой он, — в который уж раз повторила сестрица моя названая. — От него девки прячутся… лицо себе ножиками режут, чтоб некрасивою быть…
И носом шмыгнула.
— Он и меня щипал… боярыня не дала… а какая сильно понравится, та скоро хворою сляжет, потом и хоронят…