Так что же, неужели не пришла пора столь славному победителю проявить милосердие и прекратить «неправое гоненье» на поэта:
С тебя довольно – пусть блистает
Теперь веселый солнца лик,
Пусть облачком зефир играет
И тихо зыблется тростник —
1824. Михайловское (II, 911)[116]
* * *
Вернемся, однако, к обитательницам Тригорского. Они положительно не нравились Пушкину. Лишенные светского общения, они были грубоваты, навязчивы, жеманны, словом, «непривлекательны во всех отношениях» (XIII, 532).
В то же время сами девушки, особенно Анна Николаевна, были явно неравнодушны к гордому и печальному поэту, как будто только что сошедшему со страниц модного романа. Анна была неглупая, начитанная, милая девушка, но замкнутая и легкоранимая, а единственная доступная в деревне форма образования – чтение – сделало ее еще и мечтательно-сентиментальной. Пушкин обратил на нее внимание еще во время приездов в Михайловское летом 1817 и 1819 г. Ей было тогда около восемнадцати, и некоторые ее черты поэт привнес позже в образ Татьяны Лариной:
Задумчивость, ее подруга
От самых колыбельных дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей.
…
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо…
(VI, 42–44)
Пушкин очень быстро почувствовал отношение к нему Анны и, возможно, преодолел бы свое мрачное настроение, если бы не еще одно обстоятельство: ухаживание за барышнями по неписаным законам усадебной этики означало в то время только одно – обязательство жениться. Нарушить это, тем более учитывая дружеские отношения с Осиповой, было невозможно, а женитьба, пусть даже на умной и милой девушке из псковского захолустья, никак не входила в планы Пушкина.
Нет ни в чем вам благодати
[117],
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати,
И умны вы невпопад.
(II, 457)
Сложилась необычная для Пушкина ситуация, когда не он добивался благосклонности девушки, а она влюбилась в него без памяти.
Размышления над этой новой для него моделью любовного опыта составили содержание четвертой главы «Онегина», к работе над которой он приступил тогда же – осенью 1824 г. Начало этих размышлений заняло семь строф, представлявших обобщенную историю его отношений с женщинами с самых юных лет:
В начале жизни мною правил
Прелестный, хитрый слабый пол…
(VI, 591) —
и завершавшихся утверждением, что женщины в принципе не способны любить:
Как будто требовать возможно
От мотыльков иль от лилей
И чувств глубоких, и страстей.
(VI, 593)
Всё это Пушкин затем сократил до одной строфы, обозначив ее «I.II.III.IV.V.VI.VII», и открыл ее иронической констатацией прописной, но оттого не менее горькой истины: