— Ты должен закрывать окошко, когда отходишь от двери. Если старший надзиратель увидит, тебя выгонят.
— Ха! Да куда они выгонят, снова в похоронную команду? Так я там нормально жил, мог весь день дурака валять, когда работы не было. И выпивку можно было достать, и рыбки в озере наловить.
Рунхо вздохнул, должно быть, жалея, что променял одну службу на другую.
— И червивки здесь тоже достать негде. Ведь негде?
— Борц не пил, у него семья.
— А я холостой, пока. Мне с вашими бабами нельзя якшаться, а нашенские далеко, — Рунхо снова вздохнул.
— Ты один приехал?
— Народ понемногу бежит из Ронги, там что ни год — моровое поветрие.
— Ронги далеко, и я слышал, там живут только орки, — заметил Мартин.
— Что ты такое говоришь?! — вскинулся вдруг Рунхо. — Нельзя говорить «орки»! Надо говорить — монгийцы.
— Правда? А я не знал…
— Не знал, теперь знаешь. Меня на рынке в Самотяре однажды заречные едва оглоблями не отходили, и все потому, что я просто сказал «хороший гном», представляешь?
— Значит, и так нельзя говорить? — начал понимать Мартин, почесывая бороду.
— Выходит, нельзя, — согласился Рунхо. — Ну, то есть мы с тобой можем говорить «гном-гном-гном», и ничего страшного, ведь рядом их нет, но если будут, говори просто — заречные.
— Я понял. Но знаешь что, я слышал, как твои земляки между собой называли друг друга этим словом…
— В каком смысле?
— Ну, они камни грузили, понимаешь? И один другому говорил: «Эй, это самое слово, хватит отдыхать, иди работать». А второй ему ответил: «Ладно, это самое слово, иду».
— Это они между собой, а между собой можно.
Примерно неделю Рунхо входил в роль надзирателя, и Мартину приходилось обучать его всем премудростям службы.
Заочно через Борца он был знаком со всеми узниками на этаже и все, что знал о них, рассказывал Рунхо: кто как себя ведет, за что сидит и как с ним нужно разговаривать. Инструктаж получался не только подробным, но и художественным, и Рунхо часами простаивал у двери в камеру, с интересом слушая историю про очередного узника.
Однажды он пришел несколько озадаченный и сразу стукнул в раздаточное окошко — это был жест уважения перед более старшим и знающим, ведь Мартин провел в этой тюрьме двадцать лет и, хотя выглядел в своей бороде и длинных космах как старик, мог перебираться по балке через всю камеру на руках, да еще потом «вставал на пальцы» и снова перебирал руками, поражая этим новичка-надзирателя.
— Привет, Рунхо! — отозвался Мартин.
— Привет, Мартин. Слушай, по всему Углу такой переполох поднялся, говорят, старый лорд заболел.
— Заболел? — переспросил Мартин, почесывая бороду.