— Что, такой сильный запах?
— Не, запах обычный, — отмахнулся Рунхо. — Это мне дружок долг вернул, четыре меры браги, ну мы вместе ее и прикончили. А Курх говорит — листья жуй.
— А какие же листья?
— Я жую вишневые — во!
И Рунхо показал большущий кулак, в котором был зажат целый букет листьев, сорванных вместе с тонкими ветками.
Они поговорили с полчаса, и Рунхо вернулся за надзирательский стол, чтобы подремать, ведь бражку, как оказалось, они пили едва ли не до рассвета.
Мартин привычно собрал пучок соломы и подмел в узилище, потом поупражнялся на деревянной балке, пройдя на руках туда и обратно по двадцать раз — по количеству проведенных тут лет.
Присев на солому отдохнуть, он неожиданно для себя тоже уснул, а проснулся от непонятного шума, который разносился по тюремной галерее.
Зычные команды, звон шпор.
«Что это?!» — спросил себя Мартин, вскакивая.
В дверь ударили, потом снова раздались команды — или кто-то кого-то распекал?
Наконец с хрустом отошел засов, в дверь снова ударили, и в узилище ворвался старший надзиратель Курх.
Он был при полном параде, в мундире с начищенными до блеска пуговицами и в смазанных салом сапогах. Заскочив, он прижался к стене и замер, как будто его заморозили.
Мартин удивился еще больше. Он стоял, нервно оглаживая бороду, и гадал, кто же появится вслед за старшим надзирателем, ведь дверь была распахнута.
И вот этот гость появился — высокий, стройный дворянин, в сапогах со шпорами, с мечом на поясе и в шляпе с пером.
Его камзол из ленного бархата слева направо украшала перевязь с шитым золотом королевским гербом и гербами двенадцати графств королевства.
Мартин уже понял, кто это, ведь черты молодого дворянина выдавали в нем родственника лорда Ширли.
— Ну что, арестант, узнаешь меня? — спросил дворянин, разглядывая Мартина и его обитель.
— Узнаю, ваша светлость.
— А я тебя — с трудом.
— Прошло много лет, ваша светлость.
— Да, лет прошло немало, но я все еще помню, как ты вызволял из-под пристани мой кораблик.
На лице дворянина появилась кривоватая улыбка, но он тотчас ее погасил.
— Когда-то ты совершил ошибку, и мой отец был на тебя очень зол.
— Я знаю, что вы заступились за меня, ваша светлость, — с поклоном произнес Мартин.
— Да, и получил за это двадцать розг.
— Правда? Я не знал! — поразился Мартин.
— Ничего, это послужило для меня уроком. Для меня двадцать розг, для тебя — твои двадцать лет. Я считаю, что этого тебе более чем достаточно, и дарую тебе свободу, полагая, что ты распорядишься ею правильно.
— Ваша светлость!.. — воскликнул Мартин, прижимая руки к груди.