Даже леса теперь потеряли свою прелесть, словно кто-то выбрал из них привлекательность и потаенную красоту. Встречаясь с грибами, я не радовался, как прежде, и не срезал их ножом — пусть себе поживут, сколько могут жить.
Однажды, уже после обеда, я очень удивился, когда увидел между деревьями тоненькую фигуру Любы. Заметив меня, девушка радостно вскрикнула, поправила платок на голове и бросилась к поляне, где я стоял.
— Добрый день, Миша, добрый день! Я так и знала, что найду тебя! — остановилась, сияя глазами, и подала, как взрослая, руку.
— Что ты здесь делаешь?
— Вот и не скажу.
— А может, скажешь? Ты в свой загон идешь?
— Нет, — Люба опустила голову и ногой начала переворачивать опавшие листья. — Я, Михайлик, искала тебя.
— Не может такого быть, — с недоверием посмотрел девушке в глаза.
— Вот и может… Я знаю: у тебя горе, а когда горе — у всех болит сердце. Поэтому и хотела увидеть тебя. Я даже как-то была к твоей хате подошла, а зайти постеснялась.
— Спасибо, Люба.
— И ни говори такого, — по-взрослому сказала она и узелком выпятила губы, а дальше таинственно улыбнулась: — Мишенька, а у меня уже сестричка есть.
— Маленькая?
— Конечно, маленькая, — засмеялась Люба, — лежит себе в колыбели и все губами чмокает.
— И какая она?
— Хорошенькая, только у нее еще брови не взошли.
— Неужели она совсем безбровая? — не могу поверить я.
— Пока совсем, только ямки ходят там, где должны взойти брови. Это так интересно.
— Хм, — не знаю, что ответить на это чудо.
— А я уже в школу хожу. У нас в одном классе учится две группы — младшие сидят впереди, старшие — сзади. Меня учительница посадила на самой первой парте, — хвастается и радуется девушка.
— А сапог у тебя тоже нет? — посмотрел на босые Любины ноги, вспомнил о своем и вздохнул.
— Нет, есть, только я их берегу, потому что два года мне ходить в них. Миша, а может, наведаемся в наш загон?
— Там тебе что-то надо?
— Нет, просто посмотрим на барсучью нору, отнорки[22], на гнездо трясогузки, на родник. Правда, заглянем?
— Можно и заглянуть, — сказал я, и мы, взявшись за руки, побежали к загону.
Перелезли через потемневшую изгородь, сначала подошли к той черешне, на ягодах которой больше всего собиралось росы. И мне вспомнилось погожее летнее утро, и тетя Василиса, и ее песня, что так славно шла между деревьями.
Теперь черешня набросила на свои плечи красный платок и, казалось, тоже хотела сдвинуться с места и пойти куда-то в свой путь.
— А ты ничего не слышал о моей тетке Василисе? — спросила Люба, касаясь руками кучерявящейся коры черешни.
— Нет, может, что-то неладное случилось? — вспомнил, что Люба когда-то говорила о теткином сердитом муже.