Вот, я стою перед вами, один из сотни тысяч банкротов, у которых война отняла всяческую веру и почти все силы… Я стою перед вами и физически чувствую, насколько в вас больше жизни, сопряженности с ней, – а я стою перед вами и должен бы быть вашим учителем, наставником. Чему мне вас учить? Сказать вам, что через двадцать лет вас высушит и искалечит, что вы окажетесь обмануты в своих самых свободных порывах и безжалостно отштампованы в грошовый товар? Или рассказать вам, что вся образованность, культура, наука всего лишь чудовищная насмешка, пока люди во имя Бога и человечества уничтожают друг друга газом, железом, порохом и огнем? Чему мне учить вас, маленькие мои, вас, кто только и остался чистым в эти страшные годы?
Чему я могу вас научить? Рассказать вам, как срывать кольцо с гранаты и бросать ее в человека? Показать, как заколоть кого-нибудь штыком, забить прикладом, зарубить лопатой? Или нацелить ствол винтовки на такое непостижимое чудо, как дышащая грудь, живые легкие, пульсирующее сердце? Рассказать, что такое тетания, раздробленный позвоночник, проломленный череп? Описать, как выглядят разбрызгавшиеся мозги, раскромсанные кости, вывалившиеся кишки? Изобразить, как стонут раненые в живот, хрипят раненые в легкие, сипят раненые в голову? Больше я ничего не знаю! Больше я ничему не учился!
Или подвести вас к коричнево-зеленой карте и, водя по ней пальцем, показать, где была убита любовь? Объяснить, что все ваши учебники – это сети, при помощи которых беззлобные души заманивают в чащобы фраз и за проволочные ограждения извращенных понятий?
Я стою перед вами, запачканный, грешный, и вообще-то должен вас просить: оставайтесь такими, как есть, не дайте превратить теплый свет детства в бушующее пламя ненависти! Ваши мордашки светятся невинностью – и мне вас учить? За мной гонятся кровавые тени прошлого – куда же мне к вам? Разве сам я сначала не должен стать человеком?
Я чувствую, как тело пронизывает судорога, будто я сейчас превращусь в камень и рассыплюсь. Медленно опускаясь на стул, я понимаю, что не могу больше здесь оставаться. Я пытаюсь на чем-то сосредоточиться, но не получается. Только через какое-то время, которое кажется мне бесконечным, оцепенение проходит. Я встаю.
– Дети, – с трудом говорю я, – вы можете идти. Сегодня уроков не будет.
Малыши смотрят на меня, как будто я шучу. Я киваю.
– Честное слово, идите играть, на целый день, в лес или с вашими собаками, кошками… И приходите завтра…
Ребята с грохотом бросают пеналы в ранцы и, задыхаясь, болтая без умолку, теснятся к выходу.