На обратном пути (Ремарк) - страница 111

Я собираю вещи и иду в соседнюю деревню проститься с Вилли. Он у окна, одетый по-домашнему, разучивает на скрипке «Весной начинается новая жизнь». Стол заставлен едой.

– Третий заход сегодня, – довольный, объясняет он. – Я обнаружил, что могу есть про запас, как верблюд.

Я говорю ему, что сегодня вечером уезжаю.

– Я тебе кое-что скажу, Эрнст, – задумчиво произносит он. – Да, здесь скучно. Но пока у меня такая кормежка, – он кивает на стол, – и десять лошадей не вытащат меня из этой конюшни Песталоцци. – Он достает из-под дивана ящик бутылочного пива. – Ток высокого напряжения, – улыбается он, подставляя этикетку под свет.

Я долго смотрю на него и говорю:

– Господи, Вилли, как бы я хотел быть таким же, как ты.

– Еще бы, – усмехается он и с хлопком открывает бутылку.

Когда я иду на вокзал, из соседнего дома выбегают девочки с чумазыми мордашками и развевающимися лентами в волосах. Они только что похоронили в саду крота и молились за него. Девочки приседают и протягивают мне ручки.

– До свидания, господин учитель.

Отец кладет мне руку на плечо…

– Эрнст, мне нужно с тобой поговорить.

Я, конечно, догадываюсь, о чем пойдет речь. Уже несколько дней он ходит с озабоченной миной и все время на что-то намекает. Но до сих пор мне удавалось увиливать, потому что я редко бываю дома.

Мы идем ко мне в комнату. Он с подавленным видом садится на диван.

– Мы беспокоимся о твоем будущем, Эрнст.

Я беру с книжной полки пачку сигар и предлагаю ему. Его лицо несколько проясняется, поскольку сигары хорошие; они у меня от Карла, а Карл не курит буковые листья.

– Ты действительно бросил школу? – спрашивает отец.

Я киваю.

– Почему?

Я пожимаю плечами. Как ему объяснить? Мы совершенно разные люди, и до сих пор так хорошо понимали друг друга только потому, что вообще друг друга не понимали.

– И что теперь? – продолжает отец.

– Что-нибудь, – говорю я. – Какая разница?

Он испуганно смотрит на меня и начинает рассуждать о достойной профессии, о движении вперед и месте в жизни. Я растроганно, скучая, слушаю его и думаю, как странно, что этот человек – мой отец, который раньше распоряжался моей жизнью. Но он не был мне защитой в те годы, что я провел там, он не мог мне помочь даже в казарме, где любой унтер-офицер был сильнее его. Мне пришлось со всем справляться самому, и не имело никакого значения, существует он или нет.

Когда отец замолкает, я наливаю ему коньяк.

– Послушай, папа, – говорю я, подсаживаясь к нему, – может быть, ты и прав. Но я научился жить в яме под землей, питаясь коркой хлеба и жидким супом. И если не стреляли, то уже было хорошо. Старый барак казался мне роскошью, а соломенный матрац на постое и подавно раем. Ты должен понять: того факта, что я жив и больше не стреляют, мне пока достаточно. На те крохи, что мне нужны, я, пожалуй, заработаю, а для всего остального у меня впереди целая жизнь.