Музыканты заиграли, и задорные лихие русские народные мелодии показались мне резко контрастирующими с грустным, тоскливым выражением их лиц, особенно глаз. Вскоре появились певцы, танцоры. Почти все они были красивы, но один из певцов сразу обратил на себя внимание. Густая проседь волос, томная усталость взгляда придавали его облику, который, казалось, вобрал самые прекрасные черты представителей всех южных народов, какую-то утонченную эмоциональность. Он пел знакомые песни, романсы, но меня не покидало ощущение, что все, что он делает в этом зале, словно отдалено от него. Он пел, ходил по залу между столиками, но во всем обнажаласось внутреннее его отчуждение от происходящего вокруг.
-- Мне знаком этот человек, но я не помню, откуда, -- вдруг сказал мой муж, напряженно вглядываясь в лицо певца.
Мне тоже показалось, что я его когда-о видела, и его облик вдруг воссоединился в моем воображении с белым пароходом, с морем, но я ничего конкретного не могла вспомнить.
-- Вы, случайно не одессит?, -- спросил муж певца осторожно, когда он, оказавшись с группой музыкантов у нашего столика, выжидал музыкальную паузу.
Тот улыбнулся глазами, выразив таким образом утвердительный ответ.
Мы досидели до конца длинного и разнообразного концерта и, выйдя на улицу, тут же столкнулись с певцом, который прогуливался вдоль здания ресторана, возможно поджидая нас. Муж спросил:
-- Откуда же я вас все-таки знаю?
-- А меня в Одессе многие знали, ведь я тот самый Карузо, -- ответил он, нисколько не сомневаясь, что его пояснение дает исчерпывающу для нас информацию.
Но моя память ничего не извлекла из своих кладовых, -- возможно, потому, что я никогда не была связана с уличными мальчишескими компаниями. К тому же в Одессе каждый район имел своих "уличных героев" типа "Жоры-профессора", "Мишка режет кабана", популярных на Молдаванке, где прошли мое детство и юность. Однако и мой муж, коренной одессит, не мог идентифицировать "Карузо" с чем-то конкретным.
Мы долго гуляли со старым-новым знакомым, разговаривая ни о чем. Он не спросил нас о нас, мы его -- о нем. В какой-то момент мне показалось, что я потеряла ощущение пространства: булыжная мостовая парижской улицы словно слилась с такой же одесской, и мы гуляем по ночной Одессе, как бродили всегда в День Победы после фейерверков.
Может быть, потому мы не говорили ни о чем конкретном, что для нас важно было не содержание разговора, а общение как таковое, свидетельствующее, что никакие различия в образе жизни и занятий, никакие расстояния и перипетии судеб не могут помешать нам ощущать: мы дети одной мамы- Одессы, которая одарила нас энергией моря, открытостью степи, теплотой солнца, филигранностью неповторимого юмора, помогающего нам преодолевать трудности и ощущать радость и красоту жизни во всем.