Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.
Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.
У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.
— Нельзя ли его отпустить? — спросил я.
— Он ваш друг? Родственник? — У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.
— Сосед.
— Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.
— Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…
— Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.
— Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?
Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:
— Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?
— А-а, — спохватился я и полез в карман. — Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, — и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры. — Извините, больше нету.
Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:
— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?
— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.
— Давай приведи этого певца.
Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.
— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?
По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.
— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…
С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:
— Гляди, гад, второй раз не попадайся!
Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.
— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.
— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.
— Ну, про это лучше не надо…
Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.