— Ты хоть в зеркало смотрелась, шутница? — незлобиво спросил я.
— Видите, Григорий Донатович, ему важнее всего доказать, что я уродка и не гожусь ему в подружки.
Гречанинов посочувствовал:
— Пусть на себя посмотрит. Кругом одни бинты… Кстати, Катюша… — Его улыбка сделалась еще лучезарнее. — Ты никому не звонила с дачи?
— Нет, чтобы…
— Вспомни как следует.
Катя уловила, что вопрос с подковыркой: вмиг погрустнела, побледнела, и ссадина на щеке запылала алым цветом.
— Ой, вспомнила! Телеграмму послала… Ходила в деревню, встретила почтальоншу и послала телеграмму.
— Кому?
— Родителям, а что? Просто чтобы они не волновались.
— Ловко, очень ловко, — обрадовался Гречанинов. — Я хочу сказать, шустрые ребята. Прямо профессионалы. Верно, Саша?
— Вам виднее.
После завтрака Гречанинов настроился звонить. Повторилась вчерашняя мизансцена с его любимым радиотелефоном, но инструкции были более сложные. Правда, я в них особенно не вдумывался, чутко прислушивался, как Катя плещется в ванной и что-то напевает. Злило, что никак не могу уловить мелодию. Гречанинов сделал мне замечание:
— Что-то ты чересчур легкомысленно настроен. Соберись, Саша. Сегодня наш ход.
Как вчера, он набрал номер, приложил к уху отводную трубку, и, как вчера, спокойный голос ответил:
— Да, слушаю.
— Доброе утро, Михаил. Я тебя не разбудил?
— Ах, это ты, козел?! — Ждал, ждал звонка!
Ты хоть понимаешь, что наворочал?
— А что такое?
Из пулеметной очереди брани я, как, видимо, и Гречанинов, все же понял, что на мне, оказывается, уже два «мокряка». Один тот, который «заторчал» около больницы, а второй вчерашний, из подвала. На мое слабое возражение, что эти замечательные крепкие ребята вроде бы Божией милостью живы, Четвертачок завопил, что жить им нет надобности после того, как они меня упустили, но дело не в них и даже не в том, что они оба для прокуратуры «висят» на мне, потому что мне самому осталось куковать на свете ровно до той минуты, пока он, Четвертачок, не выковырнет меня из поганой норы, где я закопался. Если же я думаю, что на это уйдет много времени, то я еще больший придурок, чем казался. Денек-другой — вот и весь мой срок пребывания на земле.
— Зачем пугаешь, Миша, — обиделся я. — Я ведь что-то хорошее хотел сказать.
— Ох! — выдохнул Четвертачок, точно в бреду. — Ты даже не представляешь, архитектор, как я тебя буду убивать! — В трубке раздался странный скрежет, как если бы он откусил кусок пластмассы.
— Миша! — окликнул я. — Фотография!
— Чего?!
— Хочу продать тебе фотографию.
Четвертачок молчал, зато Гречанинов одобрительно закивал.