«Неужели?»
«Уверяю вас. Мы сами обманываемся. Легко слепнем, когда хотим этого. Вот я, например, женился. Думаете, дамские прелести? Прельщение зрака? Ничего подобного».
«Большое приданое?»
«Что вы, Ваше…, какое там приданое! Мелочь. Так. Несколько наименований. По женской части. Никакого ассортимента. Нет — затмение. Накатило. Вот тут мы и слепнем. А выбор? Во-первых, невозможен. Когда незряч, не до выбора. Во-вторых, не вижу разницы».
«Не видишь разницы? Как так?»
«Природа. Она у всех одинакова».
«Природы больше нет. Мор, резня, зверство. Города в руинах, деревни опустели, поля заросли. Пейзаж после битвы. Безлюдье. Кто покойники. Кто в бегах. Роют норы, завидуют кротам. Их тихой, безмятежной жизни».
«Но, государь, мы бессильны что-либо изменить. Они сами этого хотели».
«Сами хотели этого?!»
«Конечно. Иначе не воевали бы. Сидели бы дома и занимались делом. Забудьте об этом! Давайте лучше споём. Ну, этот, как его?»
«Мадригал?»
«Да, да. Он. Два голоса. Нас как раз двое».
Поют.
На календаре 1628 год. В глубокой бедности в Мельсунгене живёт отрёкшийся от престола Мориц, бывший ландграф фон Гессен-Кассельский. Война продолжается. До Мира и Большого Карнавала ещё не скоро. Но всё, что происходит и будет происходить, происходит и произойдёт без него. Он сейчас занимается другими вещами. Гораздо более интересными, чем война или политика.
«И чем же?» — позвольте узнать.
«Алхимией и метафизикой».
«Прекрасная судьба. Грех жаловаться».
Мадригал отзвучал. Мориц устало провёл левой рукой по лицу. Сверху вниз. От лба до подбородка. Дворецкий сияет. Говорит:
«Надо похлопать».
«Кому?»
«Как кому? Нам!»
«За что?»
«Ну мы же спели? Не правда ли?»
«Что есть — то есть. Думаешь, заслужили?»
«Нет сомнения, Ваше Высочество».
Хлопают. Бывший ландграф вяло, отстранённо, с брезгливо выпяченной нижней губой. Дворецкий оглушительно громко. Смеётся. Счастлив. Впервые в жизни.
Мориц приходит в себя. Где-то побывал и вернулся. Странствовал. Теперь опять дома.
«Что на тебя напало, милый мой? Забылся? Сдвинулся? Так ржать. Вокруг одни похороны. А ты?»
«Ах, эти похороны, экселенц. Морок один. Фантом. Представьте! Кладбище. Понурые лица. Всегда переигрывают. Конечно, фигуры — образчик печали, идеал скорби. На лицах сплошное горе. Впечатляет. Не описать. Слов не хватит, красок, мелков, угля, темперы».
«Ты, по-моему, передёргиваешь. В человеке иногда просыпается и сострадание, и сочувствие. Жалость, наконец, Не всё же они спят».
«Вы точно изволили выразиться. Именно спят. И спят они вечным сном. Уверяю вас».
«Неужели без пробуждения?»