– Друзья зовут меня Эли, помните?
– Но я-то вам не друг! – И, словно в доказательство, я подняла руку с визиткой. – Я ваша подчиненная!
Он пожал плечами:
– Не совсем чтобы моя – не напрямую по крайней мере. Иначе мы бы познакомились гораздо раньше. Но раз уж на то пошло, я бы вам не советовал ходить на работу в стразах.
Я поплотнее запахнула пальто:
– А где ваш австралийский акцент? У вас правда есть бывшая жена? И что это за кличка такая – Эли? И вообще, зачем было врать?
Отвечая, Калеб Беккет загибал пальцы:
– Я избавился от акцента, еще когда учился на втором курсе Йельского университета. Моя жена, увы, не просто выдумка. Эли – распространенное сокращение имени Калеб в наших краях. Ну а врал я потому, что надеялся получить немного картошки.
Он снова потянулся к тарелке, и я шлепнула его по руке.
– Вечер становится все хуже и хуже! – воскликнула я.
– Не хуже и хуже, а лучше и лучше.
– Почему это?
– Теперь вы знаете, что мужчина, к которому вас тянет, не бессердечный адвокат, помогающий за непомерные суммы нехорошим корпорациям, а просто коллега по работе. Что тут такого?
– Во-первых, меня к вам не тянет.
– Разве нет? – с улыбкой спросил он.
– Нет. А во-вторых, если вы будете и дальше так со мной разговаривать, я всем в газете расскажу, что вы читаете «Гардиан»!
– Ну, раз вы твердо решили не обращать внимания на флюиды, я закажу себе отдельную порцию картошки.
– Вот и прекрасно.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся он еще шире.
Калеб сделал официантке знак принести заказ. Затем он вернулся к своей газете, а я – к своей. Так мы и ели, сидя бок о бок, газета к газете.
А когда я пришла домой, то обнаружила в кармане визитку. На обратной стороне Калеб написал «Эли» и номер телефона, не совпадавший с рабочими.
Ах да, и еще кое-что: «Вас ко мне тянет. Уверен на 97 %».
Первые два года у колонки «Сто открытий» был эпиграф – сразу под моим именем шла цитата из Эрнеста Хемингуэя: «Путешествуй только с теми, кого любишь»[16].
По-моему, эпиграф был отличный, но в конце концов Питер его убрал. И не потому, что читателям он не нравился. Наоборот, многие делились с нами собственными жуткими историями о том, как путешествовали с малознакомыми людьми. Но подобные истории Питера не интересовали. Он считал, что в путешествии с человеком, которого не любишь или вообще не знаешь, есть своя прелесть – некое волнующее напряжение.
И Питер был прав. Только, по-моему, Хемингуэй писал не о жутких историях и недопониманиях – они случаются и между близкими людьми, – а о чем-то другом. Когда путешествуешь с малознакомым человеком, у тебя остаются лишь собственные воспоминания о поездке. Но если путешествуешь с тем, кого любишь, то получаешь гораздо больше: ты делишься с ним впечатлениями, и у тебя остаются и его воспоминания тоже.