После затяжной тишины, Салли говорит:
- Ты не спросил о своем времени.
Я знаю, что оно побило мой предыдущий рекорд. Я мог ощутить это в тот момент, когда осталось всего тридцать футов до вершины.
- Ровно шесть минут? - спрашиваю я его.
Он качает головой, улыбаясь.
- Пять сорок.
- Черт, - реально крутой результат. Я оглядываюсь на вершины деревьев. У меня перед глазами пролетает мой прогресс, мои путешествия с тех пор, как я был любопытным шестилетним мальчишкой, затем панком подростком, и заканчивая временами, когда я стал решительным зрелым молодым человеком. Думаю, с самого начала Салли планировал именно это.
- Итак, ты вероятно гадаешь, зачем Салли притянул меня на вершину этого утеса и подает мне торт?
- Не совсем, - отвечаю я.
Он улыбается.
- За исключением твоего сквернословия и того запугивающего сердитого взгляда, что ты любишь бросать на людей, ты, Рик, вероятно, самый лучший человек, которого я знаю. А мне уже двадцать пять лет, - он смеется. - Для альпинистов, это чертовский длительный срок жизни. Я уже приблизился к отметке середины моей жизни.
Я хватаю его бутылку воды и делаю глоток. Затем вытираю рот рукавом свой футболки.
- Я мил только с тобой, потому что ты носишь мое снаряжение, когда мы поднимаемся вместе, и ты меня страхуешь. Если я тебя разозлю, то ты можешь психануть и перерезать мою долбанную веревку.
Он фыркает.
- Верно. Но я не поверил в это ни на секунду.
- Почему? - спрашиваю я на этот раз серьезно. - Ты всегда оберегаешь меня от чертового падения.
- Ага, и я предельно уверен, что я единственный человек, который делает это для тебя не зависимо от того, взбираешься ли ты на гору или нет. Я знаю, что ты прошел через кучу дерьма, связанного с твоим братом, и у тебя все еще находится время для других людей и этого вида спорта, - Салли имеет в виду, что я нахожу время встречаться с ним.
Я киваю.
- Ага, - говорю, не зная, что еще сказать.
- Я помню, когда мы были в Ланкастере, и ты рассказал мне, что у тебя есть брат, - он качает головой. – Это, кажется, было так давно.
Мой взгляд мрачнеет, когда вспоминаю тот день. Я был слишком сердит, чтобы взбираться на гору, и тогда, в один из немногих раз, я открылся Салли и рассказал о моей семье. Я говорил о ней отнюдь не в светлых тонах. Я орал. И единственный человек, который услышал боль в моем голосе был мой друг по летнему лагерю.
- Я назвал его чертовым бастардом.
Салли бросает на меня взгляд.
- Нам было по пятнадцать. Мы злились, - он пожимает плечами, словно в этом нет ничего такого. - Имеет значение лишь то, что ты сделал потом. Ты совершил ошибки, но исправил их, это и есть жизнь.