«Как в воду глядел! – замечает сегодня А. Коган. – Разговор происходил в середине сентября… О том, что произошло дальше, Кондратьев уже не узнал. Я иногда думаю, хорошо, что не узнал. Хорошо, что последние залпы он слышал «на той, далекой» – на Отечественной…»
Да, страшных залпов на Краснопресненской набережной он уже не услышал. Но горькое разочарование всем, что вело и привело к этому кошмару, успел пережить. В том числе – разочарование в Ельцине, которым он восхищался.
Вот интервью в канун президентских выборов 91-го года. Ответ на вопрос, почему он, Кондратьев, будет голосовать за Ельцина. Один из доводов – Б.Н. не похож на всех прежних руководителей компартии и нашего государства, которые не приближали к себе тех, кто мог бы создать им хоть малейшую конкуренцию. Вот и Горбачев «освободил свою команду от неординарных личностей, заменив их посредственностями».
«Не так сделал Ельцин, – говорит Кондратьев. – Мы знаем, что в его команде совсем другие люди. Мне кажется очень удачным выбор Ельциным кандидатуры вице-президента. Руцкой тоже сильная личность, и он не станет карманным вице-президентом, а наверняка будет иметь свое мнение и резать правду-матку. Но Ельцина это не пугает, и в этом проявляется прекрасное человеческое качество настоящего руководителя – окружать себя не безликими посредственностями, а людьми яркими, высокоинтеллектуальными. И это, по-моему, является определенной гарантией успехов в деятельности президента».
Ах, как он ошибся, Вячеслав Леонидович! Известно же, чем кончилась та «гарантия». А рушилась она на глазах у Кондратьева – рушилось его восторженное представление о ельцинском демократизме и терпимости.
Не потому ли за все время нараставшего диктаторского антипарламентского наступления президента, взахлеб поддержанного бесовской вакханалией «демократической» интеллигентской тусовки, Кондратьев о своей поддержке этих действий не заявил? Ни разу. Ни коллективно, ни индивидуально. Во всяком случае, ни в одной из его публикаций (повторюсь: весьма многочисленных), которые мне удалось собрать, я таких заявлений не отыскал.
А последний день прощания его с нашей грешной землей тоже ознаменовался пронзительным символом.
День похорон, 29 сентября. Москва, в абсолютном большинстве вовсе и не знавшая об этих похоронах, замерла в невыносимо напряженном предчувствии другой трагедии. Уже почти достигло критической точки острейшее противостояние на задымленной ночными кострами и опутанной «колючкой» площади перед «Белым домом». Уже озверевшие омоновцы избивали дубинками всех, кто пытался проникнуть сюда из прилегающих станций метро. Уже плотными вооруженными кольцами были оцеплены улицы вокруг. И вот гроб с телом погибшего писателя, который везли в Центральный дом литераторов, опоздал к назначенной панихиде.