— Что? — женщина чуть наклонилась с седла, стеком подняла лицо старосты к себе. — Я еще раз спрашиваю — помнишь?
— Да.
— И что вы с ними сделали?
— Убили. Всех убили, госпожа.
Деревенские начали сбиваться в кучку. Несколько мужиков, тех, что поотчаяннее и поудалее, наоборот, незаметно стали пробираться к краю толпы. Силы-то неравны, но попробовать выжить стоило.
— Скоты, глупые скоты. Неужели ты думал, что они шли сами по себе и что за них никто не заступится? — Она выпрямилась в седле. — Убейте всех. Никого не жалеть.
Бабы заорали. Те самые деревенские удальцы, что запоздало поняли — биться надо было раньше, рванули к охранникам. Но… ни у кого и ничего не вышло.
Стрелять напавшие не стали. Ни сразу, во всяком случае, не хотели зацепить друг друга. Убивать, что мутанты, что бывшие биосолдаты были обучены хотя бы и голыми руками.
Женщина в фиолетовом длинном плаще сидела в седле, прямая и неподвижная. Лишь показывала иногда рукой в ту сторону, где что-то шло не так.
Мальчишка в конуре забился в самый угол, зажимая уши, и тихо плакал. Вопли и ор снаружи потихоньку становился все тише. Пока не пропали полностью. А потом калитку все же вышибли.
Медведь не бросился на вошедших. Встал, расставив лапы, и зарычал. Низким горловым басом, говорящим только одно: не подходи.
Но они подошли. Стрелять по псу не стали, красовались, поигрывая длинными клинками. Двое поплатились, чуть позже упав на землю, хрипя разорванными глотками и загребая землю костенеющими пальцами. Только тогда невысокий острозубый тип расстрелял пса. Подошел к конуре, перешагнув через все еще тянувшегося к нему Медведя, заглянул в темноту. Принюхался, втягивая воздух широкими ноздрями.
— Псиной несет, не пойму ничего.
— Да пальни ты туда, Хорь, а лучше так гранату кинь. Только давай мы отойдем.
— Вот еще, гранаты тратить.
Хорь выстрелил в будку из широкоствольного пистолета, встал и пошел на улицу. Если бы он не пожалел картечи, заряженной в двухствольный обрез, мальчишка не выжил.
Он выбрался из конуры уже поздним вечером. Ухо ему оторвало пулей, и лицо, шея и живот оказались покрыты засохшей красной коркой. Малец остановился у холодного Медведя, погладил пса по грязной шерсти и пошел дальше. Молча, спокойно и не спеша.
В воздухе густо звенело. Мух и гнуса налетело столько, что они казались небольшим темным облаком. Несколько сели прямо на развороченные остатки уха, но мальчишка не обратил на них внимания. Встал посередине широкой деревенской улицы и огляделся. Его нашли там же, спустя два дня. Вернувшийся скорняк и приехавший с ним бортник с заимки подняли его на руки, осторожно прижимая к себе почти околодевшее тело еще живого мальчонки. На улицу они старались смотреть меньше. Кровь давно засохла и стала грязно-коричневой и просто бурой. Но солнце только встало, и улица казалось совершенно алой.