– А... Глафира явилась... – рассеянно заметил профессор. – А ты-то откуда, голубушка?
– Ходила в чайную, беседовала с Павлом Савельичем, – охотно пояснила Глаша.
– Кто это – Павел Савельич? – недоуменно перевела глаза на горничную хозяйка.
– Не извольте беспокоиться, барыня, это кучер, что подвозил вчера Марию Николаевну, земляк наш, родом из новгородских краев.
Профессор повернулся к жене и с досадой махнул рукой:
– Везде сплошные лямуры. Где мой зонт? Где шляпа? Где галоши? Клим Кириллович! Вы готовы?
Бедная Глаша не знала, что делать сначала – подавать хозяину шляпу и зонт или пальто доктору.
– Ах, оставьте, я сам в состоянии надеть шляпу, – отстранил горничную Николай Николаевич и в нетерпении встал перед запертой дверь, дожидаясь Клима Кирилловича.
Перед глазами его был почтовый ящик, в нем что-то белело.
– Это еще что за чертовщина? Откуда здесь почти в полночь взялась почта?
Он выдернул белый конвертик из щели и повертел его в руках. На конверте было написано: Муромцеву Н. Н.
Николай Николаевич вскрыл послание. Острая боль пронзила его сердце, он побледнел, покачнулся и упал бы, не подхвати его Клим Кириллович. Мура подняла выпавший из рук отца листок и прочла вслух: «Если хочешь получить дочь живой, готовь 10 тысяч рублей».
А виновница всего этого переполоха Брунгильда Николаевна Муромцева вторые сутки сидела взаперти в незнакомой ей, просторной комнате. Полной уверенности, что ей удастся отсюда благополучно выбраться, у нее не было. Никто из близких и родных не знал и даже не мог догадываться, где она.
Хотя она сомневалась, можно ли называть родными и близкими людей, которые, возможно, лгали ей на протяжении всей ее жизни. Вечером, в день ее рождения, ласковый женский голос сообщил ей по телефону, что она – неродная дочь профессора Муромцева, что ее настоящий отец умирает и хотел бы видеть свою единственную дочь у своего смертного одра.
Последовавший за телефонным звонком и за ее коротким обмороком остаток вечера и ночь она провела, как в тумане: не обращала внимания на суету вокруг того, кого она привыкла считать отцом, не могла заснуть почти всю ночь, ощущая на себе сочувственные взгляды той, которую еще недавно звала младшей сестрой. Это была вторая бессонная ночь в ее жизни, но если первую она провела в сладких мечтах, то эту – в тягостных сомнениях.
Неужели она не Муромцева?
В течение всей мучительной ночи она пыталась переосмыслить всю прошедшую жизнь. Как много явного она не замечала прежде!
Ей всегда нравилось ее необычное имя – Брунгильда, она им гордилась! Но почему, почему ее православные родители, русские потомственные дворяне, дали своей старшей дочери имя, не значившееся в святцах? И по праву ли она носит на своей груди православный крест? В какой церкви ее крестили: в протестантской, католической, православной? Что за тайну хранят столько лет Муромцевы, возможно, воспитывавшие чужого ребенка?