Философ молча пожал ладонь Ботаника. Ботаник тоже промолчал в ответ. Накатывала посталкогольная депрессия. Бесконечная грусть холодной змеей свивалась в сердце.
- И почему люди употребляют депрессанты, к коим, собственно говоря, и относится алкоголь, для того, чтобы повеселиться? – спросил я Философа, глядя, как Ботаник выходит в открывшиеся с шипением двери и удаляется по платформе, слегка покачиваясь – возможно, от слабости.
- Исторический и философский парадокс, - коротко заключил Философ и полез в карман за пачкой сигарет. Сигарета осталась одна. Недолго думая, мы решили скурить по половине.
Затягиваясь дымом дотлевающего окурка, я смотрел в окно тамбура, и мне становилось грустно. Жизнь – не самая добрая штука, уж поверьте. Иначе на что нам, молодым и здоровым людям, такие страдания. Почему мы, люди в общем-то хорошо воспитанные и даже успевшие поучиться в университете, так стремительно идем на дно, с головой бросаемся в бездну, не сулящую нам счастья?
Станции через четыре по электричке пошли контролеры. Мы с Философом лихо перебежали пару вагонов, пропуская их вперед. Мое сердце, правда, после такого забега готово было выскочить из груди, перед глазами поплыло от слабости. Философу тоже было не лучше. Ворвавшись в вагон, мы тут же тяжело попадали на деревянные скамейки.
Сквозь грязные стекла вагона сочилось солнце. Мое самочувствие напоминало самочувствие червяка, раздавленного ногой неосторожного прохожего, - по крайней мере, по ощущениям. Я ослаб. Под мерный перестук колес я начал засыпать, впадая в тягучий алкогольный анабиоз.
Впереди из горячего чада выползал равнодушный августовский город, дымя трубами заводов и сверкая стеклами бетонных гробов спальных районов. Я не пошел сегодня на работу, и единственной тому причиной был тот факт, что я умер. Окончательно и бесповоротно.
Мы с Философом вылезли в Дачном. Унылое место. Многоэтажки, пустынные дворы, какие-то мутные типы, околачивающиеся в них. Или просто мне так с похмелья казалось? Хотя, нет, не казалось: весь мир – унылое и глупое место, где таким, как мы, остается лишь пустота и бесконечное похмелье, выхода из которого нет.
Мы еле передвигали ноги. Вечернее солнце уже не так жарило, как днем, но и этого хватало для того, чтобы ощущать себя в адском пекле, поджаривающимся на сковородке. Чертей только не хватало, хотя и до их появления было недалеко.
Внезапно Философ нарушил тягостную тишину:
- Слушай, а давай продадим мой мобильник, - сказал он, обращаясь одновременно ко мне и к кому-то внутри себя.