— Это очень здоровый человек, она медсестра. Мы встретились в больнице, где она работала. Я сломал обе лодыжки, выпрыгнув из окна.
— О! Хотел покончить с собой?
— Нет. Убегал от полиции. Я тогда подсел на иглу и воровал изрядно. В этот день мне не повезло, или как раз наоборот.
Грейнджер одобрительно хмыкнула:
— И она из-за тебя потеряла работу?
— Как ты догадалась?
Этого он ей никогда не рассказывал. Наверняка.
— Просто предположение. Медсестра увлекается пациентом. Который к тому же наркоман. И преступник. Нехорошая картинка складывается. Ты сидел?
— Не совсем. Однажды парился в КПЗ две недели, когда ждал суда и никто не внес залог, пожалуй, и все.
И только теперь понял, как невероятно милосердно обходились с ним.
— Понятно, — сказала Грейнджер странным, философским тоном.
— Что понятно?
— Ты везунчик, Питер. Застрахованный от всего в жизни.
Почему-то замечание причинило ему острую боль. Он всего лишь хотел объяснить ей, что страдал, как все люди.
— Я был бездомным несколько лет, меня избивали.
Он надеялся, что говорит с достоинством, а не хнычет, но, наверно, зря.
— Нескучная жизнь, да? — спросила Грейнджер.
В ее голосе не было сарказма, просто усталая, понимающая печаль.
— Что ты имеешь в виду?
Она вздохнула:
— У некоторых чего только в жизни не бывает. Они сражаются на войне. Сидят в тюрьме. Начинают дело и закрывают его из-за гангстеров. Торгуют своей задницей в далеких странах. Можно привести длинный список неудач и унижений. Но это не изменяет их на самом деле. Это приключения. Вроде «ну что дальше-то?». А другие стараются жить тихо, бегут неприятностей, может, им всего десять лет или четырнадцать, и однажды в пятницу утром, в девять тридцать пять, что-то случается, что-то сугубо личное — то, что разбивает сердце. Навсегда.
Он лежал молча, впитывая то, что она сказала.
— Именно это я ощутил, — сказал он наконец, — когда Би сказала, что между нами все кончено.
Снова задождило. Укрыться было негде, им ничего не оставалось, как лежать на месте и мокнуть. Грейнджер просто закрыла глаза. Питер смотрел, как ее лифчик снова материализуется под рубашкой, наблюдал, как ее грудь приобретает очертания. Грейнджер подвернула рукава рубашки, позволив застарелым ранам дышать. Каждый раз, когда Питер проводил с ней время, он все ждал естественного повода спросить об этом надругательстве над собой. И лучший случай, чем сейчас, вряд ли представится. Он попытался сформулировать вопрос, но никакие обычные «почему» и «когда» не хотели двигаться от мозга к языку. И он осознал, что больше не хочет знать, откуда взялись эти шрамы. Боль Грейнджер уже осталась в прошлом, и незачем туда возвращаться. Сама же она лежала здесь, возле него, со стертыми рубцами на руках, и, если бы он нежно погладил это тело, он бы почувствовал их. И все тут.