Видение церковного шпиля долго сверкало в мыслях Питера, так что он не заметил, как шелохнулась штора из бусин в ближайшей к ним двери. Когда он моргнул и сфокусировал взгляд, некто уже вышел из дверей и встал перед Грейнджер. Это случилось слишком быстро, как показалось Питеру, и недостаточно драматично, смазав эффект, подобающий первой встрече с обитателем Оазиса. А ведь встреча должна была произойти с церемониальной медлительностью, в амфитеатре или на середине длинной лестницы. Вместо этого свидание уже началось, а Питер прозевал начало.
Это существо — этот человек стоял очень прямо, но высоким он не был. Пять футов с третью, может, с четвертью. (Странно, что эти имперские меры — «дюймы», «мили» — упорно не отмирают.) Так или иначе, у него или у нее сложение было хрупкое. Тонкие кости, узкие плечи, скромная наружность, совсем не та зловещая фигура, с которой Питер готовился столкнуться. Как и было предсказано, капюшон и монашеская сутана из пастельно-голубой ткани, невероятно похожей на ту, из которой шьют банные полотенца, покрывали все тело, подол терся о носки мягкой кожаной обуви. Намека на выпуклости груди не было, так что Питер, понимая, что это слишком шаткое доказательство, но не желая забивать себе голову неуклюжими догадками, «он» это или «она», решил считать это существо особью мужского пола.
— Привет, — сказала Грейнджер, протягивая руку.
Оазианец тоже протянул руку к руке Грейнджер, но не пожал ее, скорее просто коснулся кисти осторожными пальцами. На руке была перчатка. Число пальцев у перчатки — пять.
— Вы здеςь, ςейчаς… — сказал он. — ςюрприз.
Голос его звучал нежно, пронзительно, с придыханием, как у астматика. Вместо звуков «с» возникал чавкающий призвук, как если бы спелый фрукт разъяли пополам.
— Не слишком неприятный сюрприз, надеюсь, — ответила Грейнджер.
— Надеюсь вмеςτе ς вами.
Оазианец взглянул на Питера, слегка приподнял голову, так что тень от капюшона выскользнула из-под него. Бдительность Питера усыпили привычные очертания тела оазианца и пятипалая рука, и он, ожидая увидеть более или менее человеческое лицо, вздрогнул.
В этом лице не было ничего от лица. Напротив, похоже оно было на массивную беловато-розовую сердцевину грецкого ореха. Или нет, вот на что: на плаценту с двумя эмбрионами, двух- или трехмесячных близнецов, безволосых и слепых — голова к голове, колени к коленям. Их распухшие головы, фигурально говоря, составляли раздвоенный лоб, их тщедушные спинки с выгнутыми позвонками формировали щеки, их хилые ручки и перепончатые ножки являли в сплетении прозрачной плоти то, что могло содержать в неразличимом для Питера виде, — рот, нос, глаза.