Командиру пришлось поднять руку, чтобы унять расходившихся партизан. У Солдатова был до того сконфуженный вид, что и сам Черняховский не смог сдержать улыбку.
– Да пойди разбери их, чертей, в темноте! – бормотал Солдатов. – Не могли же мы у них звание и должность спрашивать!..
Метель еще выла за дверью, надувала снег в щели.
Пришел, позевывая, с поста, Коля Кулькин, выскреб со дна котелка оставленную ему кашу, закурил от трута и, попыхивая самокруткой, погладил живот.
– А что, братцы, тут жить можно! Неплохо мы устроились! Комфорт! Курорт!
– Как в санатории «Агудзера», – усмехнулся командир, надевая рукавицы. – Фрицам небось тоже известно, что во всей степи партизанам негде больше укрыться. – Он поднял автомат со стола. – Васильев! Бери лопату, тол, штук восемь мин. Сидоров! Хаврошин! Пошли, будем минировать подступы к этому курорту.
После минирования, уже в сумерках, командир вывел всех из блиндажа и показал, где, в каких местах заложены мины.
Пришла ночь, а комиссара и Лунгора все не было.
– Глядите в оба! – наставлял командир часовых. – Чтобы наши на мины не попали!
Перед сном, впервые за несколько суток, слушали известия.
Сначала поймали какую-то немецкую станцию на русском языке. Подручный Геббельса врал, будто за два дня «доблестная германская армия», отражая наступление Советской армии, прорвавшей германскую оборону на Волге, разбила десять советских танковых бригад и стрелковых дивизий. По его словам, эти «успехи» были достигнуты благодаря «новому, чрезвычайно эффективному вооружению» танкам-огнеметам, которые перебрасывали пламя через пятиэтажные дома, и благодаря электрическим пулеметам, выпускавшим три тысячи пуль в минуту.
– Брешут, собаки! – авторитетно заявил командир.
Москва коротко сообщала: наступление продолжается на прежних направлениях.
Ночь прошла спокойно. Командира мучила бессонница. Он слышал, как Солдатов долго вздрагивал и скулил во сне, не давая спать соседу – Павлу Васильеву. Наконец Павел осторожно ткнул Солдатова в бок. То т проснулся, как просыпаются разведчики – мгновенно и в полном сознании.
– Ты что, Гитлера во сне увидал? – шепотом спросил в темноте Павел. – Дерешься во сне.
– Нет, не Гитлера, – ответил Солдатов, отирая потный лоб. – А тех трех фрицев, трубача того… Тьфу ты, наваждение какое! Закурим, что ли?
– На кури, мне не хочется.
– А я уж на махорку перешел. Понимаешь, кореш, какая штука, я их вовсе не жалею, в сети всегда больше малька, чем щук, идет, а по ночам, когда я несознательный, всякая хреновина в голову лезет. А знаешь почему? Да все потому, что первого «языка» – ефрейтора – пришлось мне в воронке на «ничьей земле» прирезать. И напомнил мне этот первенец рассказ один из школьного учебника. Помнишь, про двух солдат в воронке – немца и нашего? Встретились как враги, а расстались товарищами. Сильный рассказец. Ведь чему учили нас? «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и все такое, а вот опять приходится пролетарию пролетария убивать. Горы трупов от Волги до самой границы, и ведь почти все простой, рядовой народ, иваны да иогаины, фролы да фрицы.