– И все же, – прервал его Штресслинг, скрестив руки так, что был виден ромб с буквами «СД» на рукаве, – согласно приказу рейхсфюрера, о котором известно штандартенфюреру, – по прусской традиции Штресслинг говорил о старшем офицере в третьем лице, – я обязан допросить пленных партизан на месте преступления. Штандартенфюрер согласится со мной, что нам совершенно непонятно, откуда посреди Сальских степей взялась эта группа. Пройти из-за фронта по калмыцким и Сальским степям, в тылу миллионной нашей армии – выше сил человеческих. Значит, они с неба свалились, на парашютах. Раз так, то необходимо все разузнать – кто послал их, с какой целью, с кем они связаны здесь, где скрываются другие отряды. – У контрразведчика начальственный раскатистый бас. – Бьюсь об заклад, что их прислала Москва! Ведь они ударили нас по самому больному месту – по единственной стальной трассе в краю бездорожья, по трассе, важней которой для нас нет.
Тут он заметил, что штандартенфюрер нетерпеливо постукивает по колену, и затушил сигару.
– Ведите меня к ним, оберштурмфюрер! – почти весело произнес он, поднимаясь. – Я вам покажу, что мои предшественники в вашей дивизии – Кольден и другие – не более чем жалкие дилетанты.
Петер поежился, ощутив на себе ледяной, пронизывающий взгляд… Как, должно быть, замораживает он кровь своих жертв!
– Главное, дать им понять, что умирать в этом мире не за что, зато есть ради чего жить! Сколько их там у вас, этих бандитов?
– Двенадцать мужчин и…
– Прекрасно! Ведь даже среди двенадцати апостолов нашелся Иуда! – И, уже заранее распаляя себя, Штресслинг начал хриплым басом ругаться: – Монгольские обезьяны! Татарское отродье! Я им покажу, сталинским волкам! Недочеловеки проклятые!
Петер понимал, что Штресслинг мастер своего дела. Он не сомневался, что штурмбаннфюрер заставит русских заговорить. Говорят, Гиммлер поручал ему самых упрямых, самых неразговорчивых «красных». Да и одно дело – геройствовать в пылу боя, а сейчас, когда остыла боевая горячка, израненные, истекающие кровью, без оружия и без надежды на спасение, они все запоют лазаря.
…Они стоят строем перед броневагоном, перед слепящим глазом прожектора. Они окружены со всех сторон огромной, непробиваемой толпой взбешенных фашистов в черных шинелях и черных касках с эсэсовскими эмблемами. В фашистах клокочет ненависть – теперь-то они отомстят за пережитый страх, за гибель однополчан. Вьюга стихла. Застыли и плавятся серебром облака вокруг луны. Зловеще гудит в телеграфных проводах степной ветер. Из Орловской прибывает аварийный состав, ремонтники уже чинят взорванный путь. Позади полыхают деревья, подожженные огнеметами. Впереди пыхтит паровоз. Они стоят, обезоруженные, истекающие кровью, стоят, поддерживая друг друга. На них нацелены дула десятков автоматов и крупнокалиберные пулеметы броневагона. Всюду скалит зубы серебряный эсэсовский череп на скрещенных костях. Лиц не видать, только черные силуэты на фоне прожектора. И как волчьи глаза – огоньки сигарет. И каждый знает – настал смертный час…