Измотанной пятилетней войной России было уготовано еще одно тяжелое испытание. Озабоченный борьбой с сильным внешним неприятелем, бросая в бой все новые силы и средства, Петербург не только истощал мощь империи, но и засевал ниву народного недовольства, замучив подданных рекрутскими наборами, многочисленными податями и повинностями. И в сентябре зерна гнева проросли на Яике — взбунтовались тамошние казаки.
Екатерина задумалась.
Бунтами Русь удивить было трудно — бунтовали всегда. Даже в первопрестольной Москве аккурат два года назад поднялась чернь, ломилась в Кремль, убила архиерея Амвросия, других служилых людей, грабила и бесчинствовала. Но то бунтовала чернь — безоружная и пьяная. Посланный в Москву Григорий Орлов быстро восстановил порядок, наказал виновных… На Яике было другое: поднялись казаки — люди в военном деле толк знающие, к дисциплине приученные, сабель и пушек не боящиеся. И самое пугающее — это имя покойного мужа императора Петра III, ставшее знаменем бунтовщиков. Ибо, по долетевшим в Петербург слухам, подвинул казаков на мятеж именно он, Петр, чудом якобы спасшийся тринадцать лет назад от смерти, скрывавшийся до поры в народе, а теперь возомнивший вернуть себе коварством отнятый престол и дать простому люду истинную волю.
«За царя сражаться сам Бог велел, — думала Екатерина, комкая подрагивающими пальцами вышитый платочек. — Только кто этот мерзавец, именем убиенного назвавшийся?..»
Через неделю-другую узнала — беглый колодник Емелька Пугачев. И тотчас послала рескрипт Оренбургскому генерал-губернатору Ивану Рейсдорпу, чтобы подавил бунт.
А в ответ — вести печальнее прежних: ширится смута, заполняет все новые и новые земли. Уже не только казаки поднялись, но и башкиры, татары казанские, казахи, уральские работные люди. Рейсдорп рад бы усмирить их, да не может — малочисленными крепостными гарнизонами много не навоюешь.
«Видно, крепкое войско надобно, чтобы опрокинуть бунтовщиков, — сжала губы Екатерина. — Только нет войска — с турком оно накрепко повязано… Мир нужен, мир…»
Она черкнула Панину записку: представить на ближайшем Совете свои рассуждения о скорейшем достижении желанного мира с Портой.
Панин повеление исполнил. На Совете говорил, по обыкновению, неторопливо, с ленцой, но умно и понятно:
— Рассмотрение всех прежних дел с Портой совершенно однозначно показывает, что ее упорство в татарском вопросе, а особливо в уступке нам крымских крепостей, встретило трудности доныне непреодолимые. Печально, но следует признать, что, без всякого ослабления от времени и продолжительности военных действий, они умножаются изо дня в день. Я зримо вижу, что намерение турецкого правительства и всей нации, по вкорененному ее бесчеловечию и зверству, говорит об их желании лучше подвергнуть себя всем возможным бедствиям от продолжения войны, нежели купить за помянутую цену мир. Мир, по собственному их признанию, им необходим нужный и во всех других частях выгодный.