– Ты лжешь, падаль! – Кряхтя, постарев разом лет на двадцать, Миррайя поднялась. Ее лицо в свете луны превратилось в обтянутый высохшей кожей череп с пустыми глазницами, от обильных телес не осталось и следа, только позелененные мхом кости с обрывками гнилой кожи на них, а густые рыжие волосы ее изъела плесень.
Ларисса моргнула, луна на миг потухла над ее головой – и наваждение сгинуло. Над ней возвышалась жирная туша коровы в людском обличье. Обычная деревенская колбаса, разве что похотливая сверх меры.
– Я, гнилое мясо, дохлятина и мертвечина, все-все-все знаю про твоего сыночка, про твоего маленького паршивца. Потому что чувствую все-все-все происходящее с Трастом: каждый его вдох освежает мне грудь, каждый чих щекочет мне нос, каждую каплю пота с его лба его ладонью вытираю. А ты, жирная колбаса, все это чувствуешь? Нет? А хочешь, я помогу ему наконец-то ублажить шлюху-невесту? – После этих слов Миррайя, стоически сдерживавшая напор Лариссы, попятилась, но бежать ей было некуда, Ларисса отсекла ее собой от спасительной повозки и запряженной в нее спящей стоя коровы. – Хочешь, колбаса, сделаю это?! Прямо сейчас буду с ним и с его подружкой. Помогу ему?!
И вот тут мать Траста сделала то, что заставило Лариссу отшатнуться и вскрикнуть от страха: Миррайя перекрестилась.
И не важно, забывшись или же преднамеренно, надеясь остановить нападки Лариссы, сделала это мать Траста. За такой жест четвертуют и сжигают на центральной площади Моса! Любые проявления религии – как и само слово «религия» – под запретом на Разведанных Территориях. Ведь из-за религии – и не только из-за нее – случилась Третья мировая!.. Судя по самодовольному лицу, Миррайя взяла себя в руки, но раскаиваться в содеянном даже не думала.
– Однажды тебя, колбаса ты жирная, сожгут на очистительном костре.
Ларисса еще много чего сказала бы Миррайе, но вернулся Траст с невестой, а при нем ругаться с его матерью Лариссе не хотелось.
Траст и невеста вышли из темноты порознь.
Ее, злую, растерянную, но полную решимости, подсвечивала равнодушная луна. Его лицо было красным в сполохах угасающих углей, последней вспышки жизни в поселке, последнего тепла Щукарей, щедро отдаваемого ночному воздуху.
– Это все потому, что я блоху случайно убил. Ту, что снял с твоей груди и посадил в желудь с дырочками, чтоб через те дырочки блоха могла кусать меня и так жить. Помнишь? Ну чего ты головой мотаешь? Помнишь, конечно. Скажи, что помнишь! Вот, другое дело… – без остановки тараторил Траст, избегая смотреть на свою избранницу, ту, которая будет засыпать у него под боком и просыпаться там же до самой его смерти. – Так блоха вот та была символом нашей любви, понимаешь? А я ее убил. Убил блоху любви. Вот и нет любви, понимаешь? Из-за блохи все. А так-то я о-го-го. Может, новую нужно?.. У тебя как, есть еще?