— Твое двусмысленное поведение давно смущало меня, — сухо ответил кардинал. — Долгие годы я присматривался к тебе, изучал тебя, и не раз поражался, с какой ловкостью умеешь ты одновременно служить двум господам, Богу и дьяволу, удовлетворять противоречивые интересы, соединять враждебные страсти.
Щеки дона Беницио вспыхнули, но он смиренно потупился и промолчал.
— Ты тонко вел игру. Но время оказало тебе плохую услугу. От меня не скрылись дурные стороны твоей природы. Мне давно известно о клевете, которую ты распространяешь обо мне и о женщине, которая дорога моему сердцу. Мне известно о твоих усилиях внести раздор в мою семью и в круг ближайших моих друзей. Я знал о твоих кознях, о твоих наветах, о твоих интригах. Но я терпел тебя.
— Потому что я был тебе полезен, — вставил дон Беницио.
— Полезен, пожалуй, — согласился кардинал, — но не необходим. Я терпел тебя, чтобы сохранить общий мир, чтобы не дать волю толкам, касающимся моей личной жизни. Я думал обезоружить тебя своим милосердием и снисходительностью. Но я вижу теперь, что усилия мои были напрасны. Страсть ослепила тебя и наполнила сердце ненавистью. Ты вступил в заговор со злейшими моими врагами. Ты всегда ненавидел меня. Тебя поэтому не должно удивлять, что из чувства самосохранения я решил услать тебя и лишить тебя главного оружия в борьбе со мной.
Дон Беницио выпрямился.
— Не стану оправдываться, князь, и принимаю твое решение, не споря и не возражая. Время покажет, кто из нас прав.
— Подожди, подожди! — остановил его Эммануил. — Я еще не кончил.
Он открыл большой ящик стола, вынул из ящика кинжал, меч и нож.
— Ты узнаешь это?
Дон Беницио мрачно взглянул и ответил:
— Да, этот кинжал мой с тех пор, как ты подарил мне его.
— Но я дарил его не для злых дел.
Прелат покраснел.
— А тот меч чей? — продолжал кардинал допрос.
— Не знаю. Разреши мне не отвечать.
— Ты знаешь, где найдены эти вещи?
— В монастыре Святой Троицы.
— Может быть, ты скажешь, зачем ты ночью, как тать, проник в монастырь?
— Да. Раскрыть тайну.
— Осквернить могилу?
— Которую ты сам перед тем осквернил.
— Молчи! Придержи язык. Уважай память моей племянницы, а смерть ее тебя не касается!
— Филиберта принадлежала всему народу, всем нам, человеку, женой которого она обещала быть. Ты убил ее. В городе говорят, что ты отравил ее.
При этих словах кардинал вскочил. Брови его грозно нахмурились, рука протянулась к дону Беницио, неподвижно стоявшему перед ним. Людовико Партичелла, молча следивший за беседой, вмешался и разнял прелатов.
— Ты… ты, дон Беницио… ты смеешь повторять мне в лицо бесстыдную клевету! Это ты и твои сообщники распустили преступный слух. Я отравил Филиберту! Я, чья доброта и слабость характера стали притчей в устах злодеев. Стыдись!